К Полине - стр. 2
Ханнес Прагер явился на свет на девятом повторении припева. Он был крепким младенцем, похожим на старичка со светлыми волосами или, под другим углом зрения, на старую красную картофелину. Он тихо выскользнул на руки акушерки. Она поднесла его к окну и два раза шлёпнула по попке, а потом Фритци, стеная от боли, приподнялась и как можно мягче отняла у неё мальчика.
Фритци так и переехало любовью, красивой и потрясающей, и она поняла, что этот тихий гном, что свернулся комочком у её груди, был самым чудесным несчастным случаем, какой только мог с ней произойти.
Позднее, когда Фритци перевезли на больничной койке и с маленьким Ханнесом у её груди из родового зала в палату, там уже лежала женщина, ненамного старше неё, бледная как мел и с крошечной девочкой на руках.
– Привет, – сказала женщина.
– Привет.
– Боже мой, как это прекрасно, да?
Молодую женщину звали Гюнеш, она была с другого конца города, беспрерывно болтала, несколько раз громко всхохотнула, потихоньку говорила со своей дочкой по-турецки и через полчаса встала, как будто только что не родила, подошла к койке Фритци и дала ей слоёный пирожок с сырной начинкой и ямочкой посередине. Гюнеш сказала, что такие пирожки способствуют материнскому молоку и что малыш к завтрашнему дню подрастёт на полголовы. Она неотрывно смотрела, как Фритци поедала пирожок, и потом улыбнулась ей. К обеим женщинам в этот день никто не пришёл, на другой день тоже. Когда среди ночи апрельский град стучал по оконному стеклу, а Фритци лежала без сна и, озабоченная будущим и подавленная настоящим, смотрела на своего спящего сына, Гюнеш, не глядя на неё, сказала:
– Я не могу поверить, что такой ангел наполовину происходит от такого хрена.
Фритци молчала и впервые за долгое время подумала о торговце строительным мрамором.
Гюнеш сказала, что назовёт свою дочку Полиной, это имя из её любимого Достоевского и очень подходит для счастья у неё на руках. И готова поклясться на крови, что отец никогда не получит это дитя на руки.
Вскоре после этого она разблокировала тормоз колёсиков и подкатила свою койку вплотную к койке Фритци, так что обе юные матери теперь лежали как в супружеской кровати, чему вбежавшая в палату санитарка хотела воспрепятствовать, но Гюнеш осадила её одной фразой:
– Да можете нас хоть вышвырнуть отсюда.
И они положили своих деток рядом и любовались новой жизнью. Один грудничок с тёмным пушком, второй сморщенно-красный, глаза почти всегда закрыты. Время от времени они немного шевелились и грозили скатиться в щель между матрацами, больше ничего не делали, но для Фритци и Гюнеш достаточно было и того, что они дышали. Через какое-то время дети прильнули один к другому, как будто хотели вобрать в себя тепло другого.
– Как два котёнка, – сказала Гюнеш.
Фритци кивнула.
– Я думаю, мы будем подругами до конца дней, – сказала Гюнеш. И хотя она наверняка представляла себе нечто совсем другое, чем потом вышло, но она оказалась права.
Когда Ханнесу Прагеру исполнилось три недели, его мать Фритци Прагер писала экзаменационную контрольную в специальном классе, где могла время от времени кормить своего сына. Он пять часов пролежал в своей коляске, не кричал, не хныкал, только слушал скрип чёрнильной авторучки и успокаивающее дыхание своей матери.