Измена. Верну тебя, жена - стр. 25

— Мам, ты чего такая? — голос его тихий, хриплый спросонья, и он подходит ближе, тянет ко мне руку, как будто хочет проверить, настоящая я или нет.

— Всё нормально, мой хороший, — вру я, и голос срывается, тонкий, фальшивый. — Просто не выспалась. Поехали в школу, собирайся.

Он кивает, но смотрит на меня — долго, внимательно, и я вижу, как в его глазах что-то мелькает — тревога, вопрос, который он не знает, как задать.

— А папа где? — спрашивает он наконец, и это как удар под дых, я почти задыхаюсь.

— На работу ушёл, — выдавливаю я, поворачиваюсь к раковине, чтобы он не видел, как лицо кривится. — Давай, Макс, одевайся, опоздаем.

Он уходит в комнату, а я стою и чувствую, как слёзы жгут глаза, как всё внутри дрожит. Кое-как собираю его рюкзак, руки двигаются на автомате, а в голове слова Артёма, как на повторе: «Я хочу другую».

Сажусь за руль, Макс рядом, молчит, смотрит в окно, и я вижу, как он кусает губу — он хочет спросить, но не решается. А я не могу ответить. Не могу сказать ему, что папа нас предал, что я не знаю, кто мы теперь друг другу. Это слишком больно, слишком страшно, и я молчу, сжимаю руль так, что пальцы белеют.

У школы он открывает дверь, вылезает, но оборачивается — смотрит на меня, глаза большие, тёмные, как у Артёма, и говорит тихо:

— Мам, ты не грусти, ладно? Я тебя люблю.

И это добивает меня. Дверь хлопает, он уходит, машет рукой, а я сижу, смотрю ему вслед, и слёзы рвутся наружу — горячие, бесконечные. Я реву, нет, вою. Прямо в машине, кулаки бьют по рулю, и этот звук — глухой, отчаянный — смешивается с моими всхлипами.

Всё, что держалось внутри — боль, обида, этот яд, что он мне оставил, — выливается, и я не могу остановиться. Лицо мокрое, волосы липнут к щекам, а я кричу в пустоту, потому что это всё — слишком. Слишком дико, слишком больно, слишком несправедливо.

Домой еду, как в тумане, глаза щиплет, руки дрожат на руле. Захожу в дом, и тишина наваливается на плечи, как мешок с цементом. Сажусь на пол в спальне, смотрю на эту кровать — нашу кровать, где он ночью вывалил мне свою правду, — и понимаю: всё. Хватит. Я не буду терпеть. Не буду бороться за его любовь, которой, похоже, и нет уже. Он хочет другую? Пусть идёт к ней. Пусть не отказывает себе ни в чём, раз я для него — просто запасной вариант.

Встаю, ноги дрожат, но я заставляю себя двигаться. Открываю шкаф, вытаскиваю чемоданы, которые мы брали обычно в отпуск. Сгребаю его рубашки, джинсы, носки и швыряю внутрь. Руки трясутся, слёзы капают на ткань, но я не останавливаюсь. Браслет, что он мне подарил, срываю с запястья, бросаю туда же — пусть забирает всё, что от него осталось. Я всё для себя решила. Это конец.

Слышу ключ в замке — уже вечер, я сижу на диване, обнимаю колени, глаза сухие, но внутри всё ещё горит. Макс вбегает, бросает рюкзак, что-то говорит про уроки, а за ним — Артём. Он заходит, напряженный, лицо серое, как утром, но теперь в глазах — не просто усталость, а растерянность. Видит чемоданы у двери набитые под завязку, и замирает. Смотрит на меня, потом на них, и я вижу, как его челюсть сжимается, как он пытается понять.

— Это что? — голос хрипит, низкий, подавленный.

Смотрю ему в глаза — холодно, твёрдо, как чужому, как будто он не мой муж, не отец моего сына, а случайный человек, что забрёл в мой дом. В груди всё сжимается, сердце колотится, но я не даю этому вырваться — ни дрожи в голосе, ни слёз в глазах. Я устала плакать.