Измена. Верну тебя, жена - стр. 24
Она отворачивается, смотрит в окно, и я вижу, как её плечи дрожат, как она сжимает локти, как будто держит себя, чтобы не разреветься.
— Уходи, Артём. Просто уходи, — еле слышно, через силу выдыхает она.
А я стою, как столб, и чувствую, как внутри всё рушится. Хочу подойти, обнять её, встряхнуть, сказать, что я ещё могу всё исправить, но вижу её спину — прямую, холодную, чужую — и понимаю: поздно. Она не хочет меня слышать, не хочет верить, и, может, она права. Может, я уже всё сломал — не руками, а мыслями, этим ядом, что я сам в себя впустил.
— Ладно, — бормочу я, голос глухой. — Нам надо остыть. Я… я на работу.
Аня не отвечает, даже не шевелится, и я разворачиваюсь, шаги тяжёлые, как будто ноги свинцом налили. В прихожей хватаю куртку, ботинки, ключи. Руки дрожат, пальцы не слушаются, замок на куртке заедает, и я чуть не вырываю его с мясом. Выхожу, дверь хлопает за мной, тихо, но этот звук — как точка. На улице холодно, ветер режет лицо, но я не чувствую — внутри всё онемело, раздавленное, как будто меня под пресс положили. Иду к машине, сажусь, завожу мотор, а в ушах — «ты нас предал». И я знаю, что Аня права. Не знаю, как это исправить, не знаю, останусь ли я для них хоть кем-то после этого.
14. Глава 13 АНЯ
Дверь хлопает за ним — тихо, глухо, как выстрел, и я стою у окна, вцепившись в подоконник. Тишина падает на меня, тяжёлая, как мокрый снег, и я чувствую, как всё внутри рвётся — не на куски, медленно, как старая ткань, что трещит по швам.
Артем ушёл. Сказал своё «прости», как будто это слово может заштопать эту дыру, что он выжег во мне ночью, и свалил на работу, оставив меня тут — с этой болью, с этим холодом, с этой пустотой, что гудит в ушах громче, чем его шаги.
Я смотрю в окно — его машина выезжает со двора и я думаю: как же это дико. Как же это всё дико и неправильно. Двенадцать лет я была его женой, его любимой, а теперь он стоит тут и говорит, что хочет другую. Хочет другую, мать его! А я что?
Я должна терпеть? Ждать, пока он «разберётся»? Пока этот яд в его голове выветрится? Нет, это не моя жизнь. Это не я. И от этой мысли всё внутри скручивается, как будто кто-то выжимает меня, как мокрую тряпку, до последней капли.
Интересно, а как бы он отреагировал, если бы я сказала ему такое? Если бы я встала ночью и вывалила в его лицо: «Знаешь, Артём, я хочу соседа. Его руки, его смех, его запах». Представляю его глаза — серые, расширенные, как у зверя, что почуял угрозу.
Он бы взбесился, орал бы, разбил что-нибудь, потому что для него это было бы предательство, конец всему. А я? Я должна глотать его «я хочу другую» и молчать? Улыбаться? Нет, чёрта с два. Эта боль — как кислота, разъедает меня изнутри, и я не знаю, как её остановить.
Он уже изменил — может, не телом, но в голове, в своих грёбаных снах, в этом взгляде. И от этого обидно до слёз, до дрожи в руках, до желания выть, как раненой волчице.
Я не еду на работу. Не могу. Даже думать об этом — о том, чтобы натянуть улыбку, сидеть за столом, нюхать духи и притворяться, что всё нормально, — противно.
Не в силах сейчас быть той Анной, что держит всё под контролем. Нет, сейчас я сломанная, выжатая, никому не нужная.
Слышу шаги за спиной — лёгкие, сонные. Макс выходит из комнаты, потирает глаза, волосы торчат в разные стороны, как у ёжика. Он смотрит на меня, и я вижу, как его брови хмурятся — он маленький, но не дурак, он чувствует, что что-то не так. Я заставляю себя улыбнуться, натягиваю эту маску через силу, хоть губы дрожат.