Измена. Верну тебя, жена - стр. 23
— Доброе утро, — выдавливаю я хрипло.
Слова звучат нелепо, фальшиво, как будто я в чужой кухне, с чужой женщиной.
Она молчит. Смотрит в одну точку — на подоконник. Будто меня нет. Будто я уже ушёл вчера, когда она кричала «Убирайся». И, может, она права. Может, я уже не здесь — не муж, не отец, а просто тень, что бродит по дому.
— Прости меня, Анют, — говорю я тихо, почти шепчу. — За вчера. За всё.
13. Глава 12
Стою, как дурак, посреди кухни, слова «прости» висят в воздухе, нелепые, тяжёлые. Тишина давит.
Я жду. Жду хоть чего-то — взгляда, вздоха, шанса. Сердце стучит в горле. Кажется, если она ничего не скажет, я просто исчезну, растаю, распадусь на молекулы.
И вот она поднимает голову. Медленно, будто сквозь вязкий слой боли, усталости, предательства. И её глаза — холодные, острые, как лёд. В них нет жизни, нет любви, только обида, обида, вытоптанная, выжженная — страшная.
— Прости? — голос её режет, хлёсткий, как пощёчина, с такой злостью, что я невольно отступаю. — Ты серьёзно, Артём? Прости за что? За то, что ты забыл про сына? Или за то, что ночью мне в лицо вывалил, что хочешь другую? Это что, теперь так просто забывается и прощается?
Хочу что-то сказать, открыть рот, но она не даёт — её голос набирает силу, дрожит от ярости, и я вижу, как слёзы блестят в её глазах, но она их держит, не даёт им пролиться.
— Ты хоть понимаешь, что ты натворил? — продолжает она, встаёт, резко, стул скрипит по полу, и кружка хлопает о стол, кофе плещется через край. — Ты думаешь, я дура? Думаешь, поверю в твоё “прости” и всё — обратно, в уютную семейную сказку? С сыном, с завтраками, с поцелуями на ночь? Да пошёл ты, Артём. Со всем своим “я не хотел”.
— Ань, послушай, — выдавливаю я, голос хрипит, руки сами тянутся к ней, но она отшатывается, как от огня. — Мне тяжело, понимаешь? Я сам не знаю, что со мной творится. Я запутался, я… я боюсь вас потерять — тебя, Макса. Это как болото, я тону в этом, и не могу выбраться!
Я шагаю к ней. Хочу, чтобы она услышала, чтобы поняла, что это не про неё, а про меня, про эту хрень в моей башке. Но она смотрит на меня, и в её глазах — не жалость, не понимание, а боль, чистая, острая.
— Тяжело тебе? — перебивает она. — А мне, думаешь, легко? Слушать, как ты ночью заявляешь, что хочешь другую? Наблюдать как ты врешь и изворачиваешься. Да ты уже мне изменил. В своей голове, в своих фантазиях, а может, и на деле, я не знаю! И мне плевать, что ты там боишься — ты нас уже предал!
Она кричит, и каждое слово — как удар, и я стою, как пришибленный, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Хочу возразить, сказать, что не было ничего, что я не трогал Катю, что это только в голове, но слова застревают, потому что она права. В голове я был с ней — вчера, в машине, когда закрывал глаза и видел не Аню, а Катю. И от этого тошно, до дрожи в пальцах, до желания разбить что-нибудь, лишь бы заглушить эту правду.
— Ань, я… — начинаю я, но она машет рукой, резко, как отрезает.
— Хватит! — голос её срывается, она отступает к окну, обхватывает себя руками, будто хочет спрятаться. — Мне больно, понимаешь? Больно так, что не дышится. Ты — человек, которому я верила. Любила. Смотрела в глаза и думала: мой. А теперь ты чужой. И хуже всего — я это почувствовала. Заранее. Где-то внутри. И не смогла ничего сделать.