Измена. (не) могу простить - стр. 27

– Давай, давай, щенок, – хрипло выкрикивает он, закрывая морду руками. – Я тебя так засажу, что папка не поможет.

– Даня, стой! – Марина перехватывает меня за талию, прижимается к моей спине. – Пойдем отсюда, пойдем, пожалуйста. Хороший мой, пойдем.

– Марина, уйди от меня, – пытаюсь выкрутиться из ее рук, потому что еще не закончил с этим. – Сам разберусь.

Отталкиваю ее, поворачиваюсь к этой сволочи, а в глазах вспыхивает цветное мельтешение, становится больно и горячо, в ушах хруст собственного носа.

– Я тебя, сученыш, прибью за то, что тронул мою жену, – хрипит он, и я получаю болезненный тычок в солнечное сплетение.

Моргаю, весь подбираюсь и хватаю его вслепую за то, что попалось в хват.

– Ааа, – ору вместе с рывком вперед.

Впечатываю его спиной в стену, вминаю в нее одной рукой, а другой молочу кулаком его морду. Бью, пока эта сука не оседает и мой кулак не влетает в стену. Хрипло вскрикиваю от боли и зажимаю капающую кровавой росой кисть свободной рукой.

Марина подлетает ко мне, кончиками пальцев дотрагивается до висков, смотрит огромными глазами в мое лицо. На него даже не взглянула.

– Боже, – шепчет себе под нос. – Я тебя люблю. Я тебя люблю.

– Пошли домой, – улыбаюсь через силу. Улыбка, наверное, жуткая, кровавая. Зажимаю нос пальцами. Сука, больно. – Там Маша одна.

– Да, да, конечно, – она совсем не в себе, оглядывается, что-то ищет, хватает меня за руку, снова отпускает.

– О-о-о, Валер, вызывай скорую, – оборачиваюсь, вижу ментов в дверях. – А ты давай с нами, Рембо-первая кровь.

– Он не виноват, – говорит Марина. – Я напишу заявление.

– Разберемся, – лениво отвечает мент. – Поехали.

– Нормально, Марин, – тихо говорю ей. – Домой езжай. Я разрулю и подскочу к вам, – ухмыляюсь ментам: – Я весь ваш. Задержанию не препятствую.

– Да иди уже, хорош понтоваться, – фыркает один из них и склоняется над Олегом, щупает пульс. – А хорошо ты его. Давай, ладно, руки за спину, герой.

Смотрю на нее плачущую, снова улыбаюсь и молча закладываю руки за спину. Мент, который не пытается реанимировать дорогого Олега Викторовича, дергает меня за руки и защелкивает браслеты.

– Да ладно, Марин, – подмигиваю ей. – Не первый раз. Мне уже КПЗ, как дом родной.

***

– Ты, стервец, в край нюх потерял, – орет на меня батя, красный, как помидор. Как бы инфаркт-инсульт не трахнул. А потом вдруг сбавляет тон: – Ну что пялишься? Нос сломан, да? Благо мать твоей морды раскромсаной не видит, с дитем занята. Ты, блядь, Даня, декана на хуй послал. Своего препода избил… Уважаемого, наверное, человека. Вот скажи мне, нахуя все это?

– Простите, пожалуйста, это я виновата, – мнется рядом Марина.

В одном он прав: хорошо, что мама сидит с Машей и не плачет тут из-за моей морды.

– Это вы простите, – шумно выдыхает он, посмотрев на нее. – Он мужа вашего вроде избил. Мы лечение оплатим. И моральный ущерб покроем, если он заявление на этого охламона заберет. Поговорите с мужем.

– Бать, ты чо? — гнусавлю я, сквозь вату в носу. – Да хер с ним с этим заявлением.

– Я… хорошо, поговорю, – вздыхает судорожно Марина. – Только мы разводимся. Не уверена, что он меня послушает.

– Из-за этого разводитесь? – батя тыкает в меня пальцем и начинает рыться в карманах пиджака в поисках валидола, вероятно.

– Из-за большого количества женщин в жизни моего мужа, – сжимает зубы, не хочет говорить такое.