Истерика истерик. Стихи времён революции и Гражданской войны - стр. 4
Все наши знакомые были русские, мы ходили в «Русский маяк» на улице Брусса. Здесь была столовая, а по вечерам устраивались литературно-музыкальные вечера. На одном таком вечере, после выступления носатого скрипача, толстый конферансье объявил: «А теперь прочтёт свои стихи молодой поэт Борис Глебов. Господа, предупреждаю, не хватайтесь за стулья, он футурист!» Глебов вышел на середину эстрады. Засунув руки в карманы штанов, поднял глаза к потолку. Он был очень бледен. Потом я узнал, что он старше меня только на три года. Но тогда я был ещё маленьким мальчиком, а он уже ходил в пиджаке, в галстуке, как взрослый. Мне показалось, он выглядит именно так, как должен выглядеть поэт-футурист, хотя до того я никогда не видел поэтов-футуристов и не знал, что такое футуризм. Глебов начал читать стихи нараспев, в нос, почти беззвучным голосом. Ему совсем жидко аплодировали. Эмигранты считали тогда футуристов большевиками.
Раз Глебов вбежал в комнату, где собирались скауты. В этот день он бегал и смеялся, с тем бурным весельем, с каким в избытке молодых сил носятся щенки. На нём был чёрный романовский полушубок. Играя во что-то, Глебов надел его не в рукава, а на голову. Он сказал нам, что скоро уезжает в Париж. Хвастался, что говорит по-французски, даже знает «два парижских арго».
Только много лет спустя, в Париже, когда я опять встретил Глебова, я с удивлением понял, что в его декадентских стихах не было ничего футуристического[23].
Здесь я обозначу ожидаемый переход к теме «футуристического» Поплавского, – к теме, которая исследована недостаточно, хотя плотная завеса молчания уже была приоткрыта несколькими публикациями первоисточников и несколькими научными работами[24]. Сегодня не может быть сомнений в том, что к авангардным экспериментам юного поэта надо относиться не только как к ярким деталям его биографии, но и как к неслучайным и самоценным произведениям, выступающим своего рода предтечами его грядущих «дадаистской» и «сюрреалистической» эпопей (к таковым можно в разной степени относить «адские» поэмы, «автоматические» и другие стихи, наконец, романы).
Эвакуация из Новороссийска. Март 1920
В этом убеждает знакомство с архивной тетрадью «1918–1919—1920», преодолевшей весь путь беглеца – от Харькова до его последнего пристанища в константинопольском районе Бешикташ. В ней содержится множество текстов, которые порой и правда сохраняют отголоски старого, «декадентского» образно-лексического ряда[25], однако по своим формам и экспрессии решительно наследуют разным школам футуристического письма. Мы не можем достоверно утверждать, называл ли себя Поплавский в те годы футуристом, но об этом в той или иной мере свидетельствуют процитированный отрывок из романа, а также то – если верить Вадиму Баяну, – что по прибытии в Ростов (речь идёт о лете 1919 г.) он рекомендовался знакомым «одним из хулиганов, окружавших Маяковского»[26]. Сам факт появления его стихов в квази-футуристическом альманахе «Радио», куда составитель для солидности включил собственный портрет работы Маяковского, говорит о явной вовлечённости поэта в круг последователей и эпигонов движения.
Шестнадцатилетний адепт модного в те годы в России течения проявил себя, в частности, как автор настоящих литературных манифестов, хотя, конечно, и тогда, и в последующие годы они вряд ли кому-либо были известны. Этот жанр у него не исчерпывается попыткой написать стихотворное воззвание, адресованное «французским футуристам», – разные другие его вещи выступают в схожей роли громких программных заявлений. К таковым манифестам вполне можно отнести, например, начатую в Константинополе и завершённую в Новороссийске «Поэму о Революции». А вот характерные цитаты из не вошедшей в наше издание поэмы «Новь», написанной, видимо, ещё в Ялте весной 1919-го. Поплавский здесь твёрдо стоит «на глыбе слова “мы”»: