Истерика истерик. Стихи времён революции и Гражданской войны - стр. 2
Действительно, в московские годы поэт начинает прибегать к наркотикам, роль которых в его преждевременной смерти отметят едва ли не все хроникёры и мемуаристы. Вероятно, первым стихотворением на эту тему, активно захватившую его произведения допарижского цикла («Поэма опиума», «Стихи под гашишем», «Вот теперь когда нет ни гашиша ни опия…», «Трагедия морфия» и др.), стал безмятежно-нравоучительный «Кокаинист». Его лирический герой пока ещё не кокаинист («…я только пошучу // Я огнём немного понюхаю и брошу…»), и в нём совсем не ощутимо то болезненное, истерическое состояние, которое поэт будет испытывать впоследствии. О своём пристрастии к белому порошку он расскажет на страницах одной из тетрадей 1922 года: «Когда-то я был кокаинистом, ибо, подобно многим здоровым юношам больного человечества, не боялся потерять в 5 лет удовольствия 65. И после четырёх лет беспрерывной нервной судороги здоровый и нормальный сын человеческий был как весёлым мертвецом, всем было страшно смотреть на меня. Неделями не спавший, не евший и [не] раздевавшийся. Конец быстро приближался. Я уже видел себя оставленным [в] лодке, пароход жизни быстро удалялся, и напротив меня сидели, спарившись, умопомешательство и смерть. […] Мой возврат в Константинополь был возврат к жизни воскресшего…[9]»
Мотив раздвоенности, двойственности, двойничества, столь характерный для прозы Поплавского[10], начинает звучать в целом ряде первых стихотворных текстов, лирическое «я» которых одержимо чувством внутреннего разрыва. В ялтинской «Молитве Антихристу» это понимание своей судьбы как пути «раздвоенья души и великих страданий», в ещё гимназическом «Мне хочется быть убитым…» – сознание необходимости освобождения души от тела, преследовавшее поэта на протяжении последующих лет[11]. Разные московские и крымские стихи («Опять апрель опять свидания…», «Мои стихи о эфемерном двойнике», «Мои стихи о опьянённом ангеле», «Сумерки Духа», «Вечерний благовест» и др.) посвящены противостоянию эротических страстей и «наркотичных восторгов» «инею свинцового молчанья» церковных книг, икон и богослужений – тому глубинному конфликту, с которым будет напрямую связано действие одной из глав романа «Аполлон Безобразов» и который разовьется в сложное эгоистическое и духовное противоборство в «Домой с небес»[12].
Тема небытия, ожидания смерти, добровольного ухода из жизни, буквально въевшаяся в его последние дневники[13], появляется ещё в тетрадях ученических лет. Один из наиболее откровенных текстов, отображающих его влечение к смерти, и среди них, пожалуй, самый ранний – стихотворение «Мне хочется быть убитым…», которое словно прокладывает мост к трагическим событиям 8–9 октября 1935 года. В дискуссии современников поэта о подлинных причинах его гибели – было ли это убийством, самоубийством или несчастным случаем, – как известно, точка поставлена не была[14]. Полицейское расследование, констатировавшее смерть Поплавского и Сергея Ярхо от употребления наркотических веществ[15], не сумело, да и не могло внести в картину событий большую ясность. Тем не менее приблизить нас к разгадке случившегося может версия убийства Поплавского его приятелем из желания «уйти на тот свет с попутчиком», первоисточником которой, как я думаю, является посмертный очерк отца поэта