Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да… - стр. 5

Впрочем, съедобность матага совсем не догма, для него даже и тряпки годятся, когда какому-нибудь нищему даришь поношенные, но ещё крепкие джинсы.

В этом-то и суть матага – отдать, принести жертву неведомым силам, что управляют судьбой, случаем, фортуной…

Разумеется, всякие левые жертвоприношения это прямой подрыв авторитета богов ведущих мировых религий, это наглый вызов и тень брошенная на их всемогущество .

Однако же, религии на личном горьком опыте убедились, что среди несознательной части верующих имеются привычки, искоренение которых неисполнимо – ты им хоть кол на голове теши! – вот и приходится закрывать глаза на всякие там «валентинки», подскоки через костёр, масленичные хороводы и матаги в том числе. Бурчат религии, но терпят.

Постоянное употребление сгладит всё, что угодно, и самонаибесподобнейшие выражения начинают применяться без осознания их смысла, просто как фигуры речи:

– Цавыд таним («я понесу твою боль»), ты ж за картошку мне не заплатил.

– Матаг аним («я принесу жертву»), 600 драмов сотенными монетками только что дал. Посмотри в своём кармане.

– Цавыд таним («я понесу твою боль»), я тут с утра торгую, в кармане этих соток уйма.

– Матаг аним («я принесу жертву»), второй раз платить не буду. Пить надо меньше!..)

 Так что не удалось мне напиться из приплатанового родника, потому как в тени долгожителя полным ходом шёл раздольный матаг в два ряда столов для доброй сотни приглашённых, и оттуда раздался крик:

– Мистер Огольцов!!

А спустя шесть секунд седовласый верзила уже держал меня под руку нежной, но неодолимой хваткой и подводил к молодой располневшей женщине.

– Вы ж нам преподавали! Помните меня? Имя помните?

– Может, Ануш? – наобум попробовал я, к общему восторгу и гордости, что их Ануш и через много лет помнят по имени.

А папа её, устроитель матага, всё так же необоримо нежно уводит меня к месту высвобожденному в конце мужского стола, где тут же сменяют тарелку с вилкой, приносят свежий стакан и непочатую бутылку, а тамада уже подымается с очередным тостом про любящих родителей и университетские дипломы…

Карабахская тутовка (самогон из ягод шелковицы) по своей убойной силе находится в одной линейке с «ершом» и «северным сиянием», но я браво глушил её на каждый тост, а сосед справа – Нельсон Степанян (двойной тёзка аса-истребителя времён Отечественной войны) – исправно подливал в мой стакан, пряча за своей ухмылкой хулиганский прищур небесной сини…

Потом мне было уже не до платана. Подцепив свой вещмешок и ночлежные принадлежности, я отшагал метров за двести вдоль склона и там, пошатываясь, но крепясь, разбил синтетическую палатку китайского производства вместимостью на одну душу.

Остатки самоконтроля ушли на то, чтоб добрести до росшего неподалёку дуба и помочиться по ту сторону его широкого ствола.

Разворот кругом и первый же шаг в сторону палатки отшвырнули меня спиной на бугристую кору дуба, по которой я сполз к его корням и там бессильно сник – сумерки сознания сгустились раньше вечерних. Подкатившую волну жестокой рвоты я выблевал поверх корневища слева, и снова втиснулся затылком в твёрдые грани коры.

А рыбы страдают морской болезнью?.

Я пробудился средь ночного холода и мрака, одеревенелый, сотрясаемый ознобом, и не сразу овладел прямохождением, но как-то дошкандыбал-таки до палатки, вплетая свои истошные стоны в скулящий вой и хохот шакальих стай на ближних склонах.