Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да… - стр. 45

Иногда мама брала меня с собой и пока она обменивала книги в глубине здания, я дожидался в широкой пустой передней комнате с плакатами про ядерный взрыв и атомную бомбу в разрезе (ведь мы жили на Атомном Объекте).

Кроме плакатов про бомбу на стенах были ещё фотографии как готовят диверсантов НАТО, и на одной из них диверсант, вспрыгнув на спину часовому, раздирал его губы пальцами своих рук.

От этой картинки становилось жутко, но не смотреть на неё я не мог и думал: поскорей бы уж мама пришла с выбранными книгами.

Однажды я набрался смелости и спросил можно ли и мне брать тут книги?

Мама сказала, что, вообще-то, это библиотека для взрослых, но всё же завела меня в комнату, где стоял тумбовый стол нагруженный пирамидами разнообразных толстых книг, настольная лампа у него на краю светила в книгу на коленях женщины-библиотекаря, потому что на столе уже не оставалось места, и мама ей сказала, что совсем не знает что со мной делать, потому что я перечитал уже всю библиотеку в школе.

С тех пор я стал ходить в библиотеку Части сам, без мамы; иногда даже обменивал книги для её дежурств, а себе брал по две-три для дивана, на котором читал их вперемешку, разбросанными там и сям: на одном его валике я полз в тыл врага за «языком» вместе с разведчиками группы «Звезда», а перевернувшись к валику в другом конце дивана – утыкался носом в мексиканские кактусы, чтобы скакать через пампасы вслед за белым вождём Майн Рида.

Вот только Легенды и Мифы Древней Греции в синем переплёте, с чёрно-белыми фотографиями греческих богов и героев, я почему-то читал, главным образом, в ванной и уже сидя – на стульчике возле Титана, в котором горел огонь для нагрева воды.

За такой диванно лежачий образ жизни папа прозвал меня Обломовым, которого он запомнил на уроках русской литературы в своей деревенской школе…

Зима была затяжная; метели сменялись морозом и солнцем; в школу надо было выходить в густых сумерках, чуть ли не затемно.

Но однажды, в оттепельный день, возвращаясь домой из школы и уже на подъёме между казармами для новобранцев и домами Квартала, я увидел непонятную чёрную полосу слева от дороги, свернул туда и, проваливаясь валенками в нехоженый снег, пошёл разобраться.

Полоса оказалась проступившей из-под снега землей – проталиной чуть липковатой от влаги.

На следующий день проталина удлинилась и кто-то оставил на ней почернелые еловые шишки, скорее всего прошлогодние.

И хотя назавтра ударил мороз и сковал снег твёрдым настом, а потом опять повалил снегопад и бесследно укрыл темневшую на взгорке проталину, я точно знал: а зима-то – пройдёт…

В середине марта, на первом уроке понедельника, Серафима Сергеевна сказала нам закрыть тетрадки, отложить свои ручки и выслушать её.

Оказывается, позавчера она с дочкой ходила в баню, а вернувшись домой обнаружила пропажу кошелька, со всей её учительской зарплатой.

Они с дочкой очень расстроились, и та ей сказала, что разве с такими людьми можно коммунизм построить?

Но на следующий день к ним домой пришёл человек – рабочий бани, который нашёл кошелёк и догадался кто это вечером его потерял, и принёс вернуть.

И Серафима Сергеевна сказала, что коммунизм обязательно будет, и попросила нас запомнить имя этого человека.

( … но я его уже позабыл, потому что «тело – заплывчиво, память – забывчива», как записано в словаре Владимира Даля…)