Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да… - стр. 47
Однако, я до того упрямо повторял свою правду, что ей пришлось даже повести меня к отцу того мальчика.
Офицер начал стыдить своего сына, а мама громко извинялась, потому что она просто хотела проверить и добиться, чтобы я не врал…
Ещё в то лето у мальчиков нашего двора появились желтоватые стреляные гильзы, которые они приносили со стрельбища в лесу.
Мне тоже хотелось посмотреть какое оно – стрельбище, но мальчики объяснили, что ходить туда надо по особым дням, когда там нет стрельб, а то не пустят.
Особый день заставил долго себя ждать, но всё-таки наступил, и мы пошли через лес.
Стрельбище оказалось большущей поляной с вырытым в песке котлованом, куда вёл крутой спуск.
Дальнюю стену котлована закрывал щит из брёвен, весь исклёванный пулями, с парой забытых на нём бумажных мишеней – силуэт головы на плечах – издырявленные вдоль и поперёк.
Гильзы приходилось долго отыскивать в песке под ногами.
Они были двух типов – автоматные, которые сужáются к концу, и мелкие ровные цилиндрики от пистолета ТТ.
Находкам громко радовались и обменивались ими друг с другом.
Мне совсем не везло и я завидовал более находчивым мальчикам, чьи радостные всклики тонули в жутковатой тиши стрельбища, недовольного нашим набегом в запретное место…
Дальний край поляны пересекала траншея, как на поле боя, где сыпучий песок стен сдерживался щитами из досок.
Через поле и поперёк траншеи, тянулись рельсы узкоколейки, по которым из конца в конец ездила тележка послушная тросу ручной лебёдки и, громыхая железом колёс, таскала на себе огромный макет танка из фанеры.
Мальчики начали играть с макетом.
Я тоже посидел разок в траншее, пока по рельсам над головой прокатывает фанерный танк, а потом пошёл на край поля – откуда меня позвали, чтобы помогал.
Мы тянули за трос, подтаскивая его к горизонтальному блоку, чтобы у мальчиков на дальней стороне поля боя легче крутилась лебёдка, приводящая в движение тележку с танком.
В какой-то момент я зазевался и не успел отдёрнуть руку – трос втянул мой мизинец в ручей блока.
Боль в защемлённом пальце выплеснула из меня громкий вопль и фонтаном брызнувшие слёзы.
Ребята на дальней стороне, слыша моё уююканье и крик мальчиков: «стой! палец!», сумели остановить лебёдку, когда до выхода из ручья блока оставалось не больше пары сантиметров, и начали крутить в обратную сторону, протаскивая мой мизинец туда, где он изначально был заглочен блоком и толстым стальным тросом.
Безобразно сплющенный, почернелый палец, перемазанный кровью лопнувшей кожи, медленно вызволился из пасти блока.
Он мгновенно распух и его обмотали моим носовиком, и сказали, чтоб я скорее бежал домой.
И я побежал через лес, чувствуя горячие толчки пульса в пожёванном пальце…
Дома мама велела сунуть мизинец под струю воды из крана над кухонной раковиной, несколько раз согнула и разогнула его и, смазав щипучим йодом, натуго забинтовала, превратив в толстый негнущийся кокон, в котором всё же продолжали отдаваться удары сердца.
Она сказала мне не реветь, как коровушка, потому что до свадьбы заживёт…
( … и вместе с тем, детство отнюдь не питомник садомазохизма: «ай, мне пальчик защемили! ой, я головкой тюпнулся!»
Просто некоторые встряски оставляют более глубокие зарубки в памяти.
Жаль, что в памяти, заполненной наказами забрать стирку из прачечной и не забыть поздравить шефа с днём рожденья, не удерживается то непрестанное состояние восхищённых открытий, когда в песчинке, прилипшей к лезвию перочинного ножа, заключены неисчислимые миры и галактики, когда любая мелочь, чепуховинка, неясный шум в приложенной к уху морской ракушке есть обещаньем и залогом далёких странствий и головокружительных приключений.