Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да… - стр. 43
При наблюдении последнего из перечисленных способов, складывается впечатление будто семечкоед вкушает собственный кукиш – ну-кось, выкусим!..
М-да, семечки – это вам не тупой поп-корм.
Однако, хватит уже про них, вернусь-ка я к зелёной дорожке…)
Именно на этой ковровой дорожке мой брат нанёс сокрушительный удар по моему авторитету старшего, когда я, вернувшись из школы после урока физкультуры, опрометчиво заявил, что сделать сто приседаний кряду – выше человеческих сил.
Сашка молча посопел и сказал – он сделает.
Считали мы с Наташей.
На двадцатом приседании я заорал, что так неправильно, что он подымается не до конца, но он не слушал и продолжал, и Наташа продолжала считать.
Я перестал вопить, а под конец даже присоединился к сестре в хоровом счёте, хотя и видел, что после восьмидесяти он уже не подымается выше согнутых в приседе колен.
Мне жалко было брата, эти неполноценные приседы давались ему с неимоверным трудом.
Его пошатывало, в глазах стояли слёзы, но счёт был доведён до ста, после чего он насилу доковылял до дивана, а потом неделю жаловался на боль в коленях.
Авторитет мой рухнул, как колониализм в Африке, хорошо хоть пряников я не обещал…
Откуда взялся проектор?
Скорее всего это был подарок родителей, а у них в комнате появилась радиола – комбинация из радиоприёмника и проигрывателя для грампластинок, как теперь говорят: два в одном.
Крышка радиолы и боковые стенки лоснились коричневым лаком; аккуратно просвéрленные ряды дырочек в твёрдом картоне задней стенки походили на крохотные иллюминаторы, сквозь которые далеко внутри виднелись тёплые огоньки в перламутрово-чёрных башенках радиоламп разного роста и белели алюминиевые домики панелей, а через одну из дырочек свешивался коричневый провод с вилкой для электророзетки.
Почти всю переднюю стенку обтягивала специальная звукопропускающая материя, через которую угадывались овалы динамиков, рядом с круглым глазком зелёной лампочки, загорающейся при включении.
Ниже этой обивки помещалась невысокая стеклянная полоса во всю длину стенки, если не считать катушечные ручки по краям полосы: справа – включение и регулировка громкости (два в одной), а под ней переключатель диапазона принимаемых радиоволн, и слева – катушка-ручка плавной настройки на волну.
В блестящем чёрном стекле тянулись четыре прозрачные полоски, от края и до края, и над каждой из них тонкие чёрточки и названия городов – Москва, Бухарест, Варшава – отмечали места для ловли их волн; а если покрутить ручку настройки приёма, то через прозрачные полоски, по ту сторону стекла, продвигался красный столбик вертикального бегунка.
Включать радио не очень-то интересно – при перемещении бегунка, динамики шипели и трещали, иногда из них всплывала речь диктора на незнакомо-бухарестском языке, или на русском, но про всё то же самое, что говорило настенное радио в детской.
Зато поднятие лакированной крышки открывало широкий круг с красной бархатной спинкой и никелированным стерженьком по центру, на который одеваюся грампластинки дырочкой посреди своего диска, а возле бокового бортика – чуть кривоватая лапка адаптера из белой пластмассы на своей отдельной подставке.
Адаптер надо приподнять и опустить его иголку на край диска вращающейся грампластинки, чтобы послушать песню про Чико-Чико из Коста-Рики, или О Маэ Кэро, или про солдата в поле вдоль берега крутого.