Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да… - стр. 27

( … природа не способна творить в столь выверенном Bau Stile.

Нет в ней циркульных окружностей, абсолютно равнобедренных треугольников и безукоризненных квадратов – где-нибудь да и выткнется неутаимое шило из мешка матушки-природы…)

Деревьев во дворе не было.

Может впоследствии они там выросли, но в памяти не нахожу даже и саженцев, а только лишь траву, расквадраченную бетонными дорожками, ну и, конечно, голубей перелетавших стаей из конца в конец громадного двора на призывное: «гуль-гуль-гуль-гуль-гуль-гуль-гуль».

Мне нравилось кормить этих похожих друг на дружку, но всё же таких разных голубей, слетавшихся на зов, чтобы поспешно клевать хлеб покрошенный возле подъезда на дорогу, по которой никогда не ездили машины; за редким исключением бортового грузовика с мебелью переезжающих жильцов, или самосвала с грузом дров для чугунных топок котлов нагрева воды установленных в ванной каждой квартиры.

Но ещё больше мне нравилось кормить их на подоконнике кухонного окна; хотя там дольше приходилось ждать покуда кто-нибудь из них приметит откуда ты им «гуль-гулишь» и, разрезая воздух биением пернатых крыльев, зависнет над серой жестью подоконника с россыпью хлебных крошек, чтоб спрыгнуть на неё своими ножками и дробно застучать клювом по угощенью.

Похоже, голуби присматривают кто из них чем занят, или у них есть некая связь между собой, но скоро вслед за первым слетались остальные: парами и по-трое, и целыми ватагами, возможно даже из соседнего квартала; покрывая подоконник – чуть ли ни в два слоя – суетливой неразберихой оперённых спин и ныряющих за крошками головок; отталкивая друг друга, спихивая за край, припархивая обратно, втискиваясь вновь, и тут, пользуясь столпотворением, можно свесить руку из форточки и прикоснуться сверху к какой-нибудь из спинок, но потихоньку, чтоб не всполошились и не шарахнулись бы прочь сразу все, громко хлопая крыльями…

Кроме голубей мне ещё нравились праздники, особенно Новый год.

Ёлку ставили в комнате родителей, перед белой тюлевой занавесью балконной двери.

Из кладовой доставались два фанерных ящичка, от бывших почтовых посылок – хранилища ёлочных игрушек, каждая обёрнута своим куском газеты, для сохранности.

Под шорох пожелтевшей от древности бумаги, на свет являлись хрупкие дюймовочки, гномики, деды морозики, поблескивая серебром и ярким лаком.

Ворох газетных обёрток всё рос, а из следующих выныривали корзиночки, сверлообразные лиловые сосульки, шары с искристыми снежинками на боках, и просто шары, звёзды в обрамлении тоненьких стеклянных трубочек, пушистые гирлянды дождика из золотой фольги…

Ну, а бумажные гирлянды-цепи мы делали вместе с мамой – раскрашивали бумагу акварельными красками и, когда высохнет, нарезали её полосками, чтобы склеить эти разноцветные полоски в звенья длинных цепей.

В последнюю очередь, когда уже вся ёлка стояла украшенная игрушками и конфетами (на петлях ниточек продёрнутых сквозь фантики) под неё укладывался сугроб из белой ваты, а из кладовки приносили Деда Мороза, который не помещался в посылочные ящики и целый год ждал этого часа лёжа на боку на тёмной полке, со своим посохом воткнутым в фанеру подставки, а другой рукой удерживая плотный холщовый мешок через плечо красной шубы, однако, крепкий шов не позволял заглянуть что же внутри этого мешка.