Хороший, плохой, неуловимый - стр. 8
– Да на всех, – хмыкнул Гуров, кивнув на разбросанные по столу начальника фотографии подозреваемых. – Там маньяк на маньяке сидит и маньяком погоняет.
– Например? А то послушать Крячко, ни проблеска надежды…
– Да в том‐то и дело, что там все… – попытался оправдаться Крячко.
– …больные, – закончил Гуров.
– Это прекрасно! – потер руки Орлов. – Давайте конкретику!
– Мне больше всех нравится, – скривился Гуров, – сынок чиновника из МИДа. Станислав Родионович Стулов. Двадцати лет от роду. Вырос на ведомственной даче с двумя нянями. Увлечен папиным автопарком «Феррари». И собственным обсессивно‐компульсивным расстройством. С трех лет в терапии. Юлия – его двадцатый психолог. Он их коллекционирует.
– Мило, – расплылся в улыбке Орлов. – Люблю таких. Наш человек!
Гуров положил перед ним фото смазливого молодого человека с мечтательно‐порочными глазами цвета светлой бирюзы под темной линией бровей, аккуратно очерченными, бледными, сухими губами и белокурыми вьющимися волосами до плеч, которые как будто золотил упавший откуда‐то мягкий весенний свет.
– Я с ним встречался, – вздохнул Крячко. – Чарующе нежный товарищ. Женщины, особенно сокурсницы из МГИМО, слетаются как пчелы на мед.
– Он для них, наверное, как принц Уильям для простолюдинок в своем университете, – кивнул Орлов.
– Лучше, – пожал плечами Крячко. – У меня дочери. Обе утверждают, что принц‐то лысоват. И вообще в мамашу нервический. Любовница эта его, маркиза Чафли, ни рыба ни мясо как‐то…
– Чамли, – хмыкнул Гуров. – «Чафли» – это вафли из забегаловки с фольгированными шарами, где мы по утрам сидим.
– Это где день рождения моей пятилетней внучки устраивали? – Орлов полез в телефон.
Гуров и Крячко смущенно переглянулись.
– Замнем для ясности, – понимающе кивнул Орлов. – Мужчины! – Он с трудом подавил смешок. – Давайте вернемся к делу. Что еще об этом херувимчике скажете?
– Раз в неделю, – ответил Гуров, – эта реинкарнация Сергея Есенина делилась с Юлией Юнг навязчивыми мыслями о том, как насилует и режет на ремни, мягко говоря, пожилых вахтерш из дома «Известий», где проживает в доставшейся от бабушки квартире.
– На ремни – это, надеюсь, образно? Связь посредством эротических фантазий между бабушками и теми, кто сидит в предбаннике ее роскошных апартаментов, есть?
– Если бы. Я прослушал его увлеченные самокопания за последний год. Так там активно сравниваются винтажные сумки Prada, коих у бабули аж целая антресоль, с самопальными клатчами из лоскутов с женских спин. Для жен дипломатов неприсоединившихся стран.
Орлов нервно сглотнул:
– Бабушка‐то хоть своей смертью умерла?
– Инфаркт миокарда в крымском санатории. Документы о вскрытии не оставляют сомнений. Есть, правда, и негласные сведения…
– Так‐так…
– Местные коллеги утверждают, что сердечный приступ случился под сильным впечатлением от курса массажей, сделанных местным доктором‐мачо. К нему там из статусных пенсионерок очередь.
– Еще бы! Понимаю их. – Орлов потер спину и осекся. – Ну, в плане остеопатии. – Настал черед подчиненных сдержать смех. – В доме «Известий» храбрый портняжка живет, говоришь?
– Кутузовский проспект – он такой, да.
– Александру Твардовскому, который там жил, поди, и не снилось, что соседу по дому о старушках грезится.
– Никому не снилось. Особенно в сочетании с экскориационным расстройством.