Граф Калиостро, или Жозеф Бальзамо. Том 2 - стр. 23

– Надеюсь, вы еще сохраняете ко мне некоторую привязанность, графиня.

– Я не кончила, государь.

– Продолжайте же, графиня.

– Я должна еще сказать вашему величеству, что я хороша собой, что я молода, что красота моя будет со мной еще лет десять, и в тот день, когда я перестану быть возлюбленной вашего величества, я окажусь не только самой счастливой, но и самой уважаемой женщиной на свете. Вы улыбаетесь, государь? В таком случае мне очень жаль, но я вынуждена сказать, что вы просто не желаете подумать. До сих пор, мой дорогой король, когда ваши фаворитки вам наскучивали, а народ не желал их больше терпеть, вы попросту их прогоняли, и народ прославлял вас за это, а их продолжал преследовать своей злобой; но я не стану ждать, пока меня удалят.

Я удалюсь сама и позабочусь о том, чтобы все об этом знали. Я пожертвую сто тысяч ливров бедным, уеду на покаяние в монастырь и проведу там неделю – и месяца не пройдет, как мой портрет будет красоваться во всех церквах рядышком с образом кающейся Магдалины.

– Ах, графиня, вы это говорите не всерьез, – изрек король.

– Посмотрите на меня, государь. Похожа я на человека, который шутит? Напротив, клянусь вам, никогда в жизни я не говорила серьезнее.

– И вы способны на такую низость, Жанна? Вы как будто угрожаете мне разрывом, госпожа графиня, и ставите мне условия?

– Нет, государь, если бы я вам угрожала, я сказала бы просто: выбирайте – либо одно, либо другое.

– А что вы говорите на самом деле?

– На самом деле я говорю вам: прощайте, государь! – вот и все.

Король побледнел, на сей раз от гнева:

– Берегитесь, графиня, вы забываетесь.

– Беречься? Чего?

– Я отправлю вас в Бастилию.

– Меня?

– Да, вас, а в Бастилии еще скучнее, чем в монастыре.

– Ах, государь, – сказала графиня, умоляюще сложив руки на груди, – если бы вы оказали мне эту милость…

– Какую милость?

– Отправили бы меня в Бастилию.

– Однако!

– Вы бы крайне меня обязали.

– Но почему?

– А как же! Моя тайная мечта состоит в том, чтобы снискать себе известность такого рода, как господин Ла Шалоте или господин Вольтер. Для этого мне недостает Бастилии: немножко Бастилии – и я буду счастливейшей женщиной на земле. Наконец-то мне представится случай приступить к мемуарам и описать себя самое, ваших министров, ваших дочерей, вас, наконец, и запечатлеть для самого отдаленного потомства все добродетели Людовика Возлюбленного. Пишите приказ о заключении, государь. Вот вам перо и чернила.

И она подтолкнула к королю перо и чернильницу, приготовленные на круглом столике.

Под этим натиском король на мгновение задумался, затем встал и изрек:

– Ладно же. Прощайте, сударыня.

– Лошадей! – вскричала графиня. – Прощайте, государь.

Король шагнул к двери.

– Шон! – позвала графиня.

Появилась Шон.

– Складывайте сундуки, приготовьте выезд и почтовых лошадей. Скорее, скорее, – сказала графиня.

– Почтовых лошадей? – в ужасе переспросила Шон. – Боже мой, что случилось?

– Случилось то, моя дорогая, что если мы не уедем как можно скорее, его величество засадит нас в Бастилию. А посему не будем терять времени. Живее, Шон, живее.

Такой упрек поразил Людовика XV в самое сердце; он вернулся к графине и взял ее за руку.

– Простите, графиня, я погорячился, – сказал он.

– В самом деле, государь, я удивляюсь, как это вы не пригрозили еще и виселицей.