Гойя, или Тяжкий путь познания - стр. 13

Он и сам мог просто взять и пойти на один из таких утренних приемов. Уж для него у нее, верно, нашлась бы более проникновенная, более приветливая улыбка, чем для других. Но его этой костью не приманишь. Он не пошел бы туда, даже если бы был уверен, что она тотчас же потащит его в постель. Не пошел бы даже за полкоролевства.

Аббат между тем сообщил, что, как только траур при дворе окончится, то есть уже через две-три недели, герцогиня намерена устроить праздничный прием по случаю открытия своего дворца Буэнависта в Монклоа. Правда, после вчерашних военных новостей трудно строить какие-либо планы.

– Каких военных новостей?.. – с тревогой в голосе спросил Агустин.

– Друзья мои, где вы живете? На краю света? – удивленно откликнулся аббат. – Неужто я первым принес вам эту худую весть?

– Какую весть? – воскликнул Агустин.

– Вы и в самом деле еще не знаете, что французы вновь заняли Тулон? На приеме у доньи Каэтаны только об этом и говорили. Разумеется, если не считать обсуждения шансов Костильяреса на следующей корриде и новой кареты доктора Пераля, – прибавил он с добродушным сарказмом.

– Тулон пал? – хрипло произнес Агустин.

– Это известие, похоже, пришло еще несколько дней назад, но объявили о нем только вчера, – ответил аббат. – Крепость взял какой-то юный офицер, прямо под носом у нашего и английского флота, простой капитан. Не то Буонафеде, не то Буонапарте или что-то в этом роде.

– Ну, значит, скоро у нас будет мир, – произнес Гойя, и было непонятно, чего в его голосе больше – боли или цинизма.

Агустин мрачно взглянул на него.

– Мало кому придется по душе такой мир, – заметил он со злостью.

– Да, многие были бы от него не в восторге, это верно, – согласился с ним аббат.

Он произнес эти слова легко, как бы вскользь, так, что их смысл можно было истолковать по-разному. Гойя и Агустин насторожились. Аббат был вообще фигурой неоднозначной. Он уже много лет именовался «секретарем инквизиции», и даже новый Великий инквизитор, ярый фанатик, оставил за ним это звание. Ходили слухи, что дон Диего – соглядатай инквизиции. В то же время он состоял в близких, дружеских отношениях с прогрессивными государственными деятелями, говорили, будто авторство некоторых сочинений, опубликованных под именем этих политиков, на самом деле принадлежит ему, а кто-то утверждал, что он втайне привержен идеям Французской революции. Гойя тоже не мог до конца понять этого добродушно-насмешливого господина; ясно было лишь одно: веселый цинизм, которым тот охотно потчевал собеседников, – всего лишь маска.

– Теперь вашему другу дону Мануэлю уж точно придется оказать нам всем милость и принять власть. Так что вы еще увереннее будете сидеть в седле, – сказал Агустин, когда аббат ушел.

Он намекал на то, что дон Мануэль Годой, герцог Алькудиа, фаворит королевы, как говорили в Мадриде, с самого начала был против войны и отказался официально возложить на себя бремя правления государством.

Гойя написал уже несколько портретов дона Мануэля, от которых тот пребывал в полном восторге, и хвалился перед Агустином, что теперь кое-что значит в глазах самого влиятельного человека в Испании. Поэтому слова Агустина прозвучали для него вдвойне издевательски. Тот проявлял к политике живой интерес, говорил о ней пылко и со знанием дела и обижался на друга за его полное равнодушие к этой теме. Сарказм Агустина больно задел Гойю. Мысль о мире и о переходе власти к его покровителю дону Мануэлю и в самом деле первой пришла ему в голову после сообщения аббата. Но разве было что-то предосудительное в том, что он воспринял это известие с радостью? В конце концов, он не политик, для него все эти государственные дела – темный лес. Война или мир – это забота короля, его советников и грандов. А его, Франсиско, это не касается, он всего лишь художник.