Горелая Башня - стр. 5

– А Вы, фрёкен Кнопс, забыли, что снимая квартиру, я предупредила Вас, что часто буду задерживаться у больных и приходить довольно поздно – сиделка не вправе оставить беспомощного человека и уйти, когда ей заблагорассудится. И Вы, фрёкен Кнопс, забыли также, что за все связанные с моей работой неудобства, я внесла дополнительную плату. Впрочем, если Вы недовольны, и считаете, что я должна съехать, хорошо, завтра я подыщу другую квартиру. Но не рассчитывайте, что заплаченные вперёд деньги я подарю Вам.

– Ах, ну что за молодёжь нынче – слова не скажи – я ведь по доброте сердечной, по-матерински пекусь о Вас, ведь Вы сами ещё дитя.

– Если бы Вы не запирали дверь на щеколду, я могла бы, не тревожа Вас, войти в дом.

– Нет-нет, Вы, фрёкен Анна, не знаете, в какое время мы живём, лучше уж я лишний раз спущусь и открою…

Голос хозяйки смолк, её шаркающие шаги стихли в глубине коридора, зато всё отчётливей стали слышны лёгкие и быстрые каблучки, скрип рассохшихся ступенек. Повернулся ключ в двери. Метте и Гийом разом вскочили и бросились к Элис:

– Что так долго?

– Бывает, что долго, вам надо бы уже привыкнуть.

– Элис, может и вправду нам стоит съехать с этой квартиры? Эта Фрёкенкнопс такая противная, и всё ей надо знать, и всюду она подсматривает и подслушивает, а дай ей волю…

– Никто волю ей не даст. И ничего она здесь не подслушает, и ничего не подсмотрит. А что и подслушает, сразу забудет. Неужели вы решили, что я об этом не позаботилась? Что поделаешь, нужно мне несколько дней здесь перекантоваться. Как только смогу, съедем отсюда.

Метте согрела воду, подала мыться. Пока Элис переодевалась, на столе выстроились тарелки с тушеным мясом и красными бобами.

– Вы ешьте, а мне что-то не хочется.

– Устала?

– Немного. И заниматься сегодня не будем. Учительница сегодня прогуляет урок? Ладно?

– Я постелю?

– Сама постелю. Я ещё почитаю немного.

Гийом засмотрелся в окно . Там по крыше, выискивая что-то между черепицей, разгуливала ворона.

– Эх, если бы… – мечтательно потянул Гийом.

– Не "если бы" . Это совсем не та ворона.

– Откуда ты знаешь? А вдруг…

– Не болтай глупости.

Стёрлись, погасли закатные краски, острые зелёные звёзды зажглись на низком небосводе – несметное множество мелких ледяных осколков. Поздняя ночь опустилась на город. Спал раскинувшийся на скалистом и пологом берегу Северного Моря портовый город Виртенбург. Сонные тяжёлые волны ритмично накатывали на песчаные пляжи, лениво бились о скалистые утёсы. Масляные фонари на уснувших на рейде кораблях плыли размытыми отражениями в холодной воде. Долгие мосты, украшенные чугунными ажурными решётками чернели над Шельдой. Спали гранитные дворцы и полуразвалившиеся хибары. Спали уютные улицы и косые путанные переулки.

Только никак не могли уснуть в маленьком почти вросшем в землю домишке Ивар, получивший хорошую трёпку и его мать, наплакавшаяся и накричавшаяся до хрипоты.

– Опять, небось, бегал к своему Стеклодуву? Доведёт он тебя до беды.

Что молчишь, или я не с тобой разговариваю? Совсем от рук отбился… Нет на твою задницу отцовского ремня! Ладно, молчи. Доиграешься ты когда-нибудь, отправят тебя в детские казармы…

Ещё раз тяжко вздохнув, Йордис загасила свечи на столе, кроме тусклого огарочка над разделочным столом.

Ивар закрыл глаза, оставил только узенькую щёлочку, чтобы видеть маму. Крепко она на него сегодня рассердилась. Уле заодно досталось, а Ула уж совсем ни при чём. Конечно, мог бы и предупредить, мол в Гавани задержится – ну там рыбу ловить будут или что ещё, так самому в голову не пришло, что до темна загуляет. Не так жаль, что мать полотенцем отходила, как жаль, что расстроил её. Она ведь волновалась, за него, дурака, беспокоилась, а он ей наговорил глупостей каких-то, что и связали его, и привязали, и шагу ступить не дают. Что сам уже взрослый. С чего его вдруг понесло? Он-то, взрослый, спать лёг, а ей ещё от печи не отойти. И за день натопталась, не присела – воду таскала, тесто месила, начинку крошила, пироги лепила, да его, взрослого, кормила-обстирывала. Надо бы прощения попросить, так язык не повернётся.