Голгофа атамана - стр. 8
Григорий Потапович согласно покивал седой головой словам сына, а перед глазами вставали образы раскидистых яблонь собственноручно выращенного сада, родное подворье в станице Петровской, где знакома каждая мелочь.
– Вот и мы с матушкой твоей сроднились с домом нашим, не могли мы его бросить. Да все одно ненадолго. Проигравшим с победителями не ужиться под одним небом. А мы как есть были проигравшей стороной. Вот с весны 1920-го по родной станице и ходили как будто врагом оккупированные.
– Тяжело было под Советами, отец?
– Да что такое тяжело, Слава, когда все что было правильно и понятно в жизни стало рушиться? Крепкий хозяин, уважаемый человек вчера, вдруг в одночасье становится врагом общества. Все прежние заслуги, беспорочная служба, материальный достаток, воспитанные и достигшие положения дети – все становится отягчающими обстоятельствами. У нас, конечно, и раньше, при царе-батюшке, голытьба на землю офицерскую зарилась. Ну а после двадцатого года их мечта сбылась, им на радость, нам на горе. Хотя вся наша жизнь превратилась в одно сплошное горе… Саша погиб, ты на чужбине, по станице идешь, а в спину попреки да брань. Землицу нашу забрали, мельницу опять-таки. А забрать то легко, да ума хозяйству дать не просто. Вот Иллиодора14 при мельнице нашей управляющим и оставили. А все одно жить спокойно не давали. Вместо правления станичного стал ревком красный всем заправлять, а верховодили в нем самые отъявленные голодранцы. Ох и лютовали они после того как Вы с Улагаем назад ушли, за страх свой пережитый. Офицеров всех вплоть до стариков, да семьи тех, кто у Деникина с Врангелем служил, всех переписали, коней справных позабирали, оружие все, даже наградное, велели сдать. А я не в силах был заставить себя подчиниться власти их бесовской, а пришлось… Вызвали к себе в ревком, ну я револьвер с кинжалом приладил и пошел. Уж до того зол был, что хотел костылем отходить их как в прежние годы, когда голозадыми скакали по станице. Да годы мои уже не те были. Пригрозили Иллиодора арестовать, если не подчинюсь власти новой. Швырнул им револьвер, а кинжал да шашку сказал, что в могилу с собой заберу, вот потом пусть и забирают. После того случая как будто стержень из меня вынули, искра Божья стала затухать во мне, да и ушел я в скорости… Я можно сказать и не жил под ними. А вот, матушка наша, Вера Исааковна15, хлебнула больше моего. Ей сердешной, выпало своими глазами видеть наше окончательное разорение и унижение, и как забрали все подчистую, и как гнали в ссылку из родной станицы, позабыв о заботах ее просветительских в прежние годы. И конец своей земной юдоли нашла на краю стылой заснеженной степи, выброшенная из вагона помирать в чужом краю. Вот так вот, сынок. Но ты себя не укоряй, твоей вины тут нет никакой. Мы свою жизнь хорошо, достойно прожили. Вас, деток своих вырастили, гордились Вами всеми, каждый из Вас нашел свою дорогу жизненную, хоть и разную. А что конец жизни нашей печальный, так-то конец всей России-матушки прежней, златоглавой, такой был горестный.
Хлопнув себя по коленям, Григорий Потапович Науменко, одной рукой опираясь о плечи сына, а другой на крепкий резной костыль поднялся с приютившего их у дороги дерева. Старый казак с нежностью и тихой грустью смотрел на своего взрослого сына, по лицу которого пробегали отголоски того смятения и переживания чувств, которые кипели в его душе.