Голгофа атамана - стр. 7
А что касается места сего дивного, то ты и сам уже догадался. То, что ты здесь означает конец твоего пути земного, каков бы он не был. Все мы грешны вольно или не вольно в содеянном, или в не совершённом, пребывая в юдоли нашей земной. Но очутившись здесь, мы возлагаем на чашу весов Божьего суда все содеянное, как во благо, так и супротив Божьего замысла. Только не ведомо нам, душам греховным, заблудшим и заблуждающимся, какие из поступков наших как оценены будут и на какую чашу весов лягут.
Только это еще не суд Божий. Чтобы предстать пред Господом, надо вспомнить и осознать все, а это труд непростой, мучительный. Вот и идет всяк попавший сюда каждый к своей Голгофе вспоминая, страдая и очищаясь. И путь, и тяжесть у каждого своя. У кого-то тропинка незамысловатая, да скорая. А у тебя я смотрю, дорога не из простых, сын, знать и судьбинушка не из легких выдалась. Ношу то атаманскую нелегко было нести?
– Что судьбы непростые у нас были, батюшка, так-то нам эпоха определила. Но не это главное. Человек привыкает ко всему: к чужим людям вокруг, к чужому языку, к чужому небу над головой. Привыкает не жить, а существовать, привыкает не бороться за счастье, а искать оправдание за неудачи – вот это страшно, отец.
А что до ноши моей атаманской, Вы правы батюшка, тяжела была. Хотя тяжесть ее долго не осознавалась. Все затмевалось тщеславием и радостью от достигнутой должности. Но, по правде сказать, отец, эгоистические ощущения были не главными и не единственными. Определяющим для меня было желание сберечь наше казачество на чужбине, помочь казакам выжить, сохранить себя. По молодости энергии и порывов много было, что порождало различные планы и прожекты. Что-то удалось претворить, а что-то так и осталось «брожением в умах».
– Ну и что гнетет тебя, сынку, более всего, содеянное али несбывшиеся?
– Эх, батюшка, кабы так легко было ответить… Камнем на душе всю жизнь проносил, что не смог Вас, с маменькой, вывезти тогда в 1920-м году, оставил на поругание большевикам. О судьбе Вашей только в середине 1920-х узнал, когда редкие одиночки стали бежать из Совдепии. Вот казаки-земляки и поведали, как новая власть с Вами обошлась.
– Что сейчас-то об этом. Да и куда бы мы, под конец жизни от своего хозяйства поехали? Дом, сад наш, мельница-кормилица, все, что всю жизнь строили да обихаживали, как бросить? Это ты, Слава, всю жизнь в полку, потом в Академии, да на войнах. Своего очага и не было, да и вкуса ты его не знаешь, не в обиду тебе будет сказано. Я все думал – внучата пойдут, так отстроим тебе дом справный в Екатеринодаре, чтобы было у тебя свое гнездо по чину твоему. А оно вишь как обернулось. Наталия, когда родилась хоть и радость великая нам была, а вокруг беда да лихо в обнимку ходят. Так и не получилось тебя по всем правилам отделить под собственную крышу.
При этих словах старый казак потрепал сына по плечу, и горькая усмешка пробежала по его лицу. На что Вячеслав, спокойно и даже философски отвечал:
– Значит не судьба, отец. Что толку – вон у Андрея Шкуро два дома в Екатеринодаре было, не считая отцовского в Пашковке. Так все большевикам и осталось. О чем уж тут жалеть. Моим домом в жизни можно сказать дорога стала. Так и промыкался по чужим углам, сначала в Европе, потом в Америке. Я-то ладно, а вот Нине