Голгофа атамана - стр. 3

, рано или поздно… Только смерть Там это еще не Конец всего, это нечто другое. А что до того где мы есть, так это сразу и не объяснить. Место сие имеет разные толкования, которые опять-таки зависят от многих причин. Как человек себя ощущает, так и место это ему видится. Какую жизнь прожил, какой груз на плечах несет. Это Преддверие… Преддверие дальнейшего бытия или небытия. Место Ожидания.

– Ожидание чего, Саша? Да и как ожидать, если надо идти? Дорога, дорога, которая неумолимо увлекает вперед, и нет сил этому противиться!

– Ожидание, Слава, Суда. Ожидание своей дальнейшей судьбы, а вернее своей участи. Судьба у нас у всех была Там… У каждого своя. А здесь Суд и Участь, по делам нашим. Вот так, брат. А что касается дороги – так разве дорога не является ожиданием? Ожиданием того, что откроется за ее изгибом? Ожиданием того, куда она приведет? И у каждого своя дорога… Твоя-то дорога, я смотрю, Слава, не легка.

– И то, правда, Саша, тяжела дорога. Только казачья закваска наша, да фамильное упрямство и ведут меня все дальше и выше, но ты же знаешь – мы никогда не сдаемся!

– Дорога твоя, Слава, это твоя жизнь, и отражение твоей жизни, и своего рода воздаяние за твою жизнь. Видно не простую жизнь тебе пришлось прожить, брат. Моя была иной. Ровной да гладкой, как укатанный степной шлях5 летом. А вокруг травы, ветром волнуемые, по пояс, как у нас в степи за станицей. Так, по правде сказать, и жизнь моя была не долгой, да и тяготами не обремененной. Не успел я ни нагрешить, ни врага лютого шашкой погонять, все видно тебе пришлось на себя взять.

– Так оно вишь как поворачивается, брат. Мы-то думаем, что все по правде делаем – и живем, и любим, и серчаем, если на кого. А правду ту только Господь получается и различает – правда она аль нет. Или грех очередной на плечи свои взваливаем. А он то, грех наш, поначалу и не велик то, – так грешок невесомый, легок и незаметен. Только как в мешок заплечный, судьбы нашей, матушки, попадет пушинка сия греховная, так ядром чугунным воздаяния и оборачивается. И мотает потом нас эта тяжесть согбенная из стороны в сторону по пути жизненному, вот как меня сейчас по пути-дороженьке этой пыльной да безрадостной. Смолоду-то решения легко даются: обидеть кого за правду постояв, иль рубить с плеча за ту же правду-матушку хоть шашкой, хоть словом. Да и искушению поддаться куда как незаметно можно – гордыни ли своей, тщеславию ли, иль похоти мимолетной, все едино. Обличьев и одежд у греха нашего множество, и все один к одному копится. А в годах зрелых, да при должности, закостенев в непримиримости своей и принципах якобы истинных, уже и не можем жить просто, без надрыва, да чтобы рубаху не рвать на груди исступленно. А следовательно и копилка наша греховная копится, и дорожка судьбоносная вьется заковыристо, спотыкаявшись. Так-то, брат Сашенька!

– А то, что не великой мерой тебе отмерено было земного-грешного, так ты не печалься, Сашко. Жизнь она, братец, только в юности ранней яркая и блестящая, а с годами все тускнее и грязнее, будучи забрызганной кровушкой, да замаранной ненавистью нашей клокочущей.

– Так все плохо было, Слава? А как же мечты наши? О любви, о подвигах и победах? Свои-то мечты я с собой забрал, да и выцвели они здесь так и не реализовавшись. Но ты вон, аж целым атаманом стал! И как вы тогда, такие орлы-герои, Кубань нашу красавицу да Рассеюшку потеряли? Расскажи мне, братец, бо невдомек мне такое, не прожив, не прочувствовав.