Гибель Николая Рубцова. «Я умру в крещенские морозы» - стр. 6

– А ваша мама умерла.

У нее на глазах показались слезы. Брат тоже заплакал и сказал Николаю, чтоб он шел домой.

«Я ничего не понял тогда, – вспоминал уже взрослый Рубцов, – что такое случилось...»

Сюжет рассказа «Золотой ключик», в котором описаны эти события, Рубцов полностью повторил в стихотворении «Аленький цветок»:

Рубцов потерял мать в том возрасте, когда чувство самосохранения и любовь к матери еще не разделены, когда человек ощущает мать как часть самого себя, и поэтому не надо обманываться кажущейся сентиментальностью стихотворения, написанного, кстати сказать, уже зрелым поэтом. Нет, это не слащавое сюсюканье, а точная память о душевном смятении, охватившем ребенка.

Разрастаясь, аленький цветок заполнил «красными цветами» зрелую лирику – едва ли кто из русских поэтов так много писал о матери, как Рубцов...

Но это потом, годы спустя, а тогда, в 1942 году, судьба, словно бы посчитав, что лимит семейного тепла будущим русским поэтом уже исчерпан, торопливо разрушает рубцовский дом.

Только похоронили мать на Введенском кладбище в Вологде, как снова приходит смерть – умирает самая младшая Рубцова – полугодовалая Надежда.

Отец – он все время проводит в разъездах – зовет свою сестру Софью Андриановну помочь в беде: надо пристроить ребят...

В стихах чуть смещены события, но причина не в забывчивости поэта. В повествовательной логике не сходятся и не могут сойтись те беды, что обрушились в эти дни на мальчика.

Вдобавок ко всему Николай умудрился потерять хлебные карточки.

Если бы отец продолжал работать в военторге, этой потери и не заметили бы, но с Кущубой к тому времени отцу – формируется батальон народного ополчения! – пришлось расстаться. Соседи вспоминают, что Николая сильно выпороли, и он сбежал из дома[5].

И вот приезжает тетка, и в семье Рубцовых разыгрывается новая трагедия... Софья Андриановна забирает старших детей – Галину и Альберта – к себе[6], а младших – Николая и Бориса – отправляет в Красковский дошкольный детдом.

Софью Андриановну можно понять: у нее свои дети, и идет война. Она и так сделала все, что могла... Каждый ли способен взять двоих чужих детей? И наверняка взрослый Рубцов понимал это...

Но что́ чувствовал шестилетний ребенок?

Горе раннего сиротства, осознание собственной несчастливости захлестывали его. Ведь более легкая участь досталась другим! И тем мучительнее, тем болезненней рана, что о новой обиде приходится молчать. Если и пытался жаловаться шестилетний мальчишка, то в ответ встречал неприязненное недоумение: зависть – качество неприятное даже и в ребенке.

Молча, таясь от всех, предстояло шестилетнему Рубцову пережить эту, кажется, достойную пера Шекспира драму, когда не ты выбираешь свою несчастливую судьбу, а тебе выбирают. И оттого, что выбирают ее самые близкие, самые родные люди, – еще тягостней, еще больнее...

Тогда и наползают в душу поднимающиеся из-под земли сумерки: