Гибель Николая Рубцова. «Я умру в крещенские морозы» - стр. 5
Типичный маленький начальник – отец и в рассказе Рубцова ведет себя очень типично. Не задумываясь, вылезает из реки и «в чем был» устремляется в погоню за неизвестным.
Зачем? Да затем, что годами советской службы, целым годом, проведенным в заключении, выдрессирован он на погоню. И этот: «Стой! Стрелять буду!» – подлинный, из тех лет крик.
И неважно, что оружия у преследователя нет, неважно, что в погоню он устремился голым... Социальные роли и преследователем, и преследуемым осознаются настолько отчетливо, что оружие и не требуется, они оба знают магическую силу слов:
– Стой! Стрелять буду!
Беглец вынужден покориться. Он прекратил бег, даже и не оглянувшись, чтобы проверить, насколько реальна угроза...
«Все это поразило меня... – тридцать лет спустя напишет поэт Рубцов. – И впервые на этой земле мне было не столько интересно, сколько тревожно и грустно. Но... давно это было».
Тревожно и грустно...
Эти не слишком обычные для пятилетнего мальчика чувства рождались в проснувшейся душе Рубцова отчасти в результате столкновения молитвенного покоя, которому успела мать научить его за год, проведенный отцом в заключении, с жесткостью и грубостью повседневной жизни, которую предстояло вести теперь.
Приходится только гадать, как сложилась бы судьба Николая Рубцова, не потеряй он так рано семью. Но судьба сложилась так, как она сложилась, и словно отблеск высшей справедливости, именно в селе Никола – всего-то, если считать по прямой, несколько десятков километров от Самылкова! – открылась Николаю Рубцову простая и искупающая – если постигнуть и принять ее! – все отцовские компромиссы и предательства истина:
Истина, на осознание которой в нашей стране ушло два поколения, та истина, которую не уставал повторять Рубцов всю свою жизнь...
6
Когда началась война, Михаил Андрианович поменял черную вельветовую куртку на полувоенный френч и легкие хромовые сапоги и стал заправлять военторгом в Кущубе...
В книге покойного Вячеслава Белкова[4] приведены рассказы соседей Рубцовых, вспоминавших, что Михаил Андрианович не забывал себя, распределяя продукты... «По пути из Красных казарм на вокзал заедут домой, шаранут с телеги мешок муки, крупы, бутыли со спиртом прямо в окно передадут...»
Жизнь пошла веселая, как раз такая, которая всегда нравилась Михаилу Андриановичу.
И, конечно же, появились и женщины... Семья стала тяготить Михаила Андриановича. Теперь он – вот уж воистину: кому война, а кому мать родна! – частенько не ночевал дома.
Александра Михайловна, конечно, переживала.
Часто жаловалась на сердце, которое мучило ее теперь все сильнее.
В апреле 1942 года, когда стаяли снега, дом на улице Ворошилова подтопило, и на первом этаже, где жили Рубцовы, по колено поднялась вода...
Жили прямо посреди воды...
Электричества не было, горела коптилка.
Через неделю вода ушла, но волнения, связанные с потопом, не прошли для Александры Михайловны даром...
Черный день, 26 июля 1942 года, Николаю Рубцову запомнился на всю жизнь...
Он возвращался с братом из кино, когда возле калитки ребят остановила соседка и сказала: