Эти странные Рэдли - стр. 31

Тоби Фелт крутит педали велосипеда и допивает остатки водки.

Мусорщик!

Позорище. Тоби клянется себе, что если ему однажды придется стать мусорщиком, то он покончит с собой. Бросится в кузов одного из этих зеленых фургонов, и пусть его перемолотят вместе с остальными отходами.

Но на самом деле он знает, что ему такое не светит. Потому что люди делятся на два типа. Есть личности сильные, вроде Кристиана Бейла и его самого, а есть слабые, вроде отца Евы и Роуэна Рэдли. И сильные обязаны непрерывно терзать слабых. Только так можно сохранить свое место на вершине. Если слабым просто позволить существовать, то станешь слабым и сам. Это примерно как оказаться в Бангкоке будущего или в седьмой части «Обители зла» и позволить зомбакам сожрать себя заживо. Убей или будешь убит.

В детстве он часто воображал, как на Бишопторп кто-то нападает. Не обязательно зомби, но кто-то в этом роде.

Нацисты – путешественники во времени.

Инопланетяне-беженцы.

Короче, нечто.

Так вот, в этой игрушечной реальности погибали вообще все, даже отец, а Тоби оставался последним живущим на Земле и сокрушал врагов. Как Бэтмен. Или Терминатор. Или как Кристиан Бейл. (Ему говорили, что он похож внешне на Кристиана Бейла. Точнее, так говорила его мать. Настоящая мать. Не эта тупая курица, с которой теперь приходится жить.) Он отстреливался, поджигал гадов, дрался с ними врукопашную, отбивал летящие в него снаряды теннисной ракеткой – короче, все сразу. А еще он точно знает, что принадлежит к сильным, потому что может заполучить такую девушку, как Ева, пока уроды вроде Роуэна Рэдли сидят себе по домам и стишки читают.

Он доезжает до дорожного знака. Отводит бутылку в сторону, как теннисную ракетку перед ударом, и с размаху разбивает ее о железный столб.

Осколок бутылки в руке приводит его в восторг. Острые края стекла наводят на мысль. Через минуту он уже крутит педали по Лоуфилду и придумывает отмщение. Он замечает на парковке у многоквартирного дома видавшую виды «Короллу», на которой приезжал отец Евы. Он осматривается, аккуратно слезает с велосипеда и оставляет его у дороги. В руке у него разбитая бутылка.

Опустившись на колени возле автомобиля, Тоби вонзает самый острый край в шину. Он пытается вогнать стекляшку поглубже, ковыряет резину, но безуспешно. У садовой ограды он замечает камень, поднимает его, садится обратно на велосипед и, пристроив ногу на педаль, с размаху запускает камень в переднее пассажирское окно.

Звон бьющегося стекла вопреки ожиданиям не радует, а отрезвляет.

Он мчится прочь, изо всех сил нажимая на педали, пока жильцы не вынырнули из постелей и не выглянули в окна.

Мало что может сравниться в красоте своей с пустынной автострадой в четыре часа утра.

Белые полосы разметки и дорожные знаки раздают сияющие указания с таким же равнодушием к тому, будут ли люди их исполнять, с каким камни Стоунхенджа взирали на судьбы жалких трезвенников, кативших их в телегах через равнину Солсбери.

Вещи остаются.

Люди умирают.

Можно следовать указаниям и предписаниям, которые вам предлагаются, а можно пожертвовать общественными связями и жить такой жизнью, какой велят тебе инстинкты. Как там писал лорд Байрон спустя два года после своего обращения?