Две жизни - стр. 5
Вот так я иду, рассматривая кусты, деревья, прислушиваясь, хотя, кажется, уже далеко бахает что-то. Наверное, город надо обойти, кстати. И вот тут я выхожу на поляну, которая совсем возле дороги находится. Заметно, что тут ездили, потому что трава примята, а на ней… Я даже сразу не понимаю, что вижу – тела белеют. Испугавшись, медленно подхожу поближе, замирая.
В скитаниях я много чего видела, потому знаю, для чего у нас срамное место используют, но вот вид истерзанных девочек заставляет меня сесть на корточки и заплакать. Это наши девочки из детдома, те, кто постарше, и они не дышат. Я сразу это вижу, когда медленно приближаюсь. Хочется визжать, но очень страшно, поэтому закрываю себе рот руками, увидев… И тут раздаётся тяжёлый стон. Я буквально прыгаю в ту сторону, чтобы увидеть Машку. Она вся в крови, не знаю, что с ней делали.
– Маша! Маша! – тормошу я её. – Что случилось, Маша?!
– Бе-ги… – с трудом произносит она. – Это не-лю-ди…
С большим трудом совершенно недвижимая Машка рассказывает мне, что произошло. Я слушаю её, понимая, от немцев надо держаться подальше. Они похватали девчат, что постарше, а младших убили, и мальчишек всех убили. А вожатый, оказывается, ночью сбежал. Потом привезли сюда и… случилось то, что я вижу. Машка только как-то выжила, а других они толпой целой, вот и померли девочки. Не закончив рассказа, она начинает дёргаться, как-то выгибается и замирает. Я понимаю: Машка умерла.
Получается, немцы – точно черти, ну батюшка как-то рассказывал. Его, правда, потом убили, но он очень складно о чертях рассказывал и об ангелах. А раз хотят убивать девочек, значит, получается, черти. Именно это заставляет меня уйти поглубже в лес. Страшно мне очень, просто невозможно страшно, потому что останься я в лагере… уберёг меня боженька, как есть уберёг.
Похоронить бы девочек, да нечем мне яму копать, так и оставляю их на той страшной полянке и вся в слезах ухожу дальше на восток. Как же наши дозволили такому непотребству случиться? А может, немцы убили всех наших и теперь защиты нет? От этой мысли становится как-то очень холодно, в глазах темнеет, что заставляет меня остановиться. Ведь если наших уже нет, то и защиты нет, а вот так, как Машка, я умирать не хочу! Я вообще не хочу умирать, но вот как Машка – это очень страшно, ведь она рассказала, что именно с ней сделали.
Я всё иду, а солнце уже склоняется к закату, завершая второй день войны. Как ни странно, но в лесу никого нет, кажется, что все вымерли, включая зверей диких да птиц певчих. Или их тоже немец побил? Страшно очень, так страшно, что хоть плачь, но плакать тут некому, и легче не становится. Надо идти дальше, потому что выбора же нет. Может быть, получится убежать от такого страшного немца?
Когда совсем становится темно, я ищу место, где можно поспать. Я же в лесу, поэтому мне надо только, чтобы не видно было, потому что кто ж знать может, что случится, пока я сплю? Вот нахожу прогалину, ем немножко хлеба и колбасы да спать укладываюсь. Устала я очень, просто жуть как устала, но заснуть сразу не выходит. Перед глазами моими виденное сегодня встаёт, ну и девочки, конечно, тоже.
Что, если действительно враги убили всех наших и теперь защиты от немцев нет? Тогда, если поймают, точно замучают так же, как девочек. Я живая, получается, только пока не поймали. А как только – то о смерти молить буду. Значит, нельзя, чтобы меня ловили, потому что очень страшными немцы оказались. А если хоть кто-нибудь из наших выжил, он же меня защитит?