Две жизни - стр. 2
Мамку когда забрали, я убежала. Далеко убежала, так что и не нашли, а там на поезде товарном уехала аж в Белоруссию. Года два скиталась, а там меня и выловили, аккурат в Жлобине… Только так я и узнала, как местность-то зовётся. Платье моё тряпицей стало к тому времени, а бельё… ладно, прошло и прошло. Не заболела же, значит, всё хорошо. Особенно хорошо, что не знают о мамке.
Вот и каша готова, можно будить, но вожатый чего-то разоспался, надо бы глянуть… Или камнем ему в палатку запустить? Пойду, загляну, чего он спит, когда вставать пора.
Я подхожу к вожатской палатке и тут понимаю, чего он разоспался. Уговорил-таки Машку, ну или заставил. И то, и другое быть может, но я теперь туда не полезу. Поймёт, что я знаю, – бежать придётся, так что иду обратно к котлу, меня тут не было. Машка-то уже взрослая, но дурная, ничего, кроме треска по мотивам газет, не знает. Так что её проблема.
Я пробую кашу, вспоминая, что надо опять идти за водой – для чая. Вздыхаю, гашу огонь и берусь за ведро. Надо топать в деревню. Почему-то мне кажется, военные опять чего-то творят… или гроза идёт? Смотрю на небо – ни облачка. Значит, точно не гроза, а что тогда? Может, полез немец и наши по ним как раз могучим ударом? Ну полез и полез, мне-то что.
***
В обед я снова иду за водой, потому что дежурная. Вот что странно: девчата обычно парами дежурят, а я одна. Получается, вожатый меня прямо так сильно не любит? Ну да бог ему судья, или энкаведе, что ближе. Я захожу в деревню, сразу замечая, жители изменились. Некоторые смотрят на меня со злостью, некоторые с каким-то предвкушением, от которого страшно становится, а пани Анна…
– Маруся, иди сюда! – зовёт она меня к себе в дом.
Это очень странно, потому что местные жители нас недолюбливают, но я иду – терять мне нечего, максимум побьют, так не в первый раз уже. Пани Анна заводит меня в дом, усаживает на стул, и всё это молча. Комната у неё большая, светлая, образа в красном углу висят, и ещё тарелка репродуктора имеется. Стол застелен ажурной скатертью, чуть поодаль виднеется кровать с ходиками над ней. Они сейчас полдень с чем-то показывают.
– Передали, что будет важное сообщение, – показывает на репродуктор пани Анна. – Послушай, а потом поговорим.
Она произносит слова совсем без акцента, отчего я удивляюсь, но несильно. Кто её знает, отчего так? Я, например, не знаю и особо знать не хочу. Меньше знаешь… В общем, понятно… В этот самый момент пани Анна, подойдя к стене, чем-то щёлкает, и из репродуктора доносится сигнал «Слушайте все». Хорошо я этот сигнал знаю, он каждое утро у нас вместо будильника. И вот сразу после сигнала начинается речь, которую я не сразу даже понимаю.
– …Сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбёжке со своих самолётов наши города1… – говорит спокойный, уверенный голос, но мне отчего-то становится зябко.
Я слушаю эту речь, стараясь вернуть уверенность в том, что наши быстро прогонят врага, но при этом вспоминаю взгляды жителей деревни, осознавая, что они ждут немцев, значит, могут предать. Вопрос только в одном: мне-то что делать? Надо нашим рассказать, обязательно надо, потому что в город же возвращаться придётся.