Дубль Два - стр. 30
– Условно говоря – да. Подчинить себе волю носителя, заставить его совершать определённые действия. И питаться. Это умеет отлично, – он зло покосился на накрытую камнем миску и, казалось, едва не сплюнул под ноги.
– А чем оно питается?
– Эмоциями. Ну, Дуб говорил что-то про гормоны и какие-то ещё хреномоны, но в общих чертах – эмоции. Боль, страх, отчаяние. Отчаяние для них вообще чистый мёд.
– Как его убить? – это явно было нужным знанием.
– Спалить, как ещё? Дерево же, хоть и условно разумное. Только эта мразота очень неохотно горит. Тут главное – не убить. Главное – иммунитет к ним получить. Дуб, пока ты с ним говорил, часть себя тебе подарил. Она должна помочь вражью волю побороть. Но основная сила – твоя, конечно. Сам должен хотеть, сильно хотеть. Если справишься – будет дело.
– А если не справлюсь? – лучше знать, к чему готовиться. Мало ли что.
– Ещё раз в баньку сходим. Но должен совладать, конечно. Вон как он хвалил тебя. На моей памяти – первый раз так гостю порадовался, – мне показалось, или ведро в руках старика дрогнуло?
– А много гостей было… на твоей памяти? – где-то глубоко внутри я знал, что лесник выглядит значительно моложе своих лет. Но точного ответа не было. Значит, надо было задать точный вопрос.
– Я, Славка, давно живу. Многое видел. И многих. Полторы сотни человек привёл к Дубу, сто пятьдесят первый ты. Он не каждый год гостей зовёт, и ни разу не было, чтобы больше двух за год. А родился я в один год с Императором Всероссийским Александром Третьим Александровичем, – покосился на меня лесник, будто проверяя эффект от сказанного.
Эффект был. Память копнула в школьную программу и сообщила, что Император-богатырь родился точно не в двадцатом веке, и даже не в конце девятнадцатого. Точный год не сообщила. Я уставился на Алексеича по-новому, с изумлением.
– Мне полтораста давно уж исполнилось, Славка. Дуб друзей бережёт, помогает, хвори отводит, немочь старческую гонит. Говорят, те, кто больше одного Дерева в друзьях имеет – ещё дольше живут, да только я таких не видал давно. Их чёрная сволочь ищет рьяно, настойчиво, не жалея ни слуг, ни времени.
Ведро снова дёрнулось. Теперь это было очевидно. Кто-то внутри явно стремился наружу. И знакомиться с ним мне решительно не хотелось.
– Не робей, Славка. Смотри внимательно. Я сейчас крышку сниму, ты не дыши – вдруг спорами плеваться начнет, паскуда? Тебе надо в руки его взять, да в топку засунуть. Если ростки к тебе тянуть начнёт – стряхивай. Быстро присосаться не должен – в кипятке полежал, но в виду имей. Сильная тварь, матёрая. Кто и подсадил-то тебе такую?
Лесник раскрыл топку, в которой ярко горел огонь. А я ещё с утра удивлялся – откуда это дымом тянуло? В маленьком закутке стало посветлее. Неровный свет поселил на стенах большие пляшущие тени, смотревшиеся тревожно, как раз под стать ситуации. Протянув мне голицы, дед пододвинул ведро между мной и пламенем. Я натянул варежки повыше – мало ли что означало это «присосаться» и «ростки тянуть». Снял с миски булыжник, отложив в сторону. Алексеич не сводил глаз с моих рук. У него в левой появилась кочерга, а в правой – тот складной нож с белкой, которым он недавно открывал сгущёнку.
Нажав на ближний ко мне край миски, я чуть наклонил её. Из появившейся щели в сторону пламени тут же показались три тонких проволочки, похожих на усы клубники. И зашарили, оскальзываясь, по поверхности ведра. Дотянулись до края, видимо, нагревшегося от огня, и отдёрнулись обратно, продолжая скользить там, где, видимо, железо было холоднее.