Дрожь в полынном зное - стр. 6
Помню, как я стоял со спущенными трусами и глупо улыбался, оценив шутку врача, ощущая как спадает напряжение, повторяя про себя замысловатое слово: “варикоцеле”, которое подарило мне отсрочку от призыва.
Врач не обманул. Операция действительно была быстрая, не больше десяти минут под местной анестезией, оставившая на память шрам левее пупка. После выписки из больницы я с чистой совестью засел дома, ожидая когда затянутся швы, продолжая паразитировать на шее у матери и гонять игрушки на компьютере.
А потом наступил май…
- Почему, бл*ть, десять минут? - под нос возмутился парень, сидящий справа, вернув меня из воспоминаний в действительность. Он с отвращением выковыривал кривой вилкой зеленые участки на дольках картофеля в супе. - По уставу на обед положено двадцать минут, а не десять, — ворчал он, бросив злобный взгляд на сержанта.
- Положено - ешь, а не положено - не ешь, - послышалась слева, спровоцировав волну сдавленных смешков по столу.
Возмутителем спокойствия был Расик. Единственный кавказец среди нас. Признаюсь, я прежде обходил кавказцев стороной, наслышанный о их репутации людей с горячим нравом. Но мы с Расиком быстро сдружились. Он оказался спокойным, вдумчивым парнем, а еще и отличным собеседником.
Он был на голову ниже меня, но крепче и осанистее. Движения его были плавные и точные, будто он передвигался в воде. Не помню его лица, будто оно скрыто в тумане, помню лишь твердый выбритый подбородок и цепкий взгляд серых глаз.
Шутником же был Юра. Кореец, как мы его звали. Высокий, худощавый, с плоским смуглым лицом и хитрым прищуром раскосых глаза. Он был в похожем со мной положении - призванный после окончания университета, где не имелось военной кафедры, надеющийся, что военный билет даст ему путевку в жизнь. Мы были ровесниками, однако я выглядел мальчишкой на его фоне. Дело было не только в росте. Оказалось, он был женат, успев обзавестись ко времени призыва статусом отца. Видимо, это и придавало его образу ореол зрелости.
3. Полынь
Стоило отдать должное иезуитской прозорливости сержанта. Десяти минут нам хватило. Достаточно было бы даже пяти. После активных “упражнений на свежем воздухе” мы смели скудный обед будто полчище саранчи цветущий луг. Еда провалилась в меня будто в черную дыру, и закончив с выделенной порцией, я с жадностью осматривался в поисках добавки, что было для меня не свойственным. Добавки, конечно, нам было не положено. Когда же мы строем вышли за ворота войсковой части и направились в обратный путь, я ощутил, что черная дыра моего голода вновь загудела, требуя пищи, тем более, что нам снова пришлось шагать строевым шагом, распевая гимн, что окончательно выветрило калории, добытые на обеде.
Пингвин справлялся хорошо: высоко тянул носок сапога и громко пел, фальшивя, но без ошибок. Напряженный и сосредоточенный, со вздувшейся венкой на шее, с щечками, подрагивающими при каждом шаге, он ловил на себе наши настороженные взгляды и слышал зловещий шепот угроз.
Так мы прошли половину пути, пересекли проселочное шоссе, разрезавшее пополам пшеничное поле, и свернули на щербатую дорогу, ведущую к воротам войсковой части. Завидев конец пути, мы зашагали быстрее, предвкушая время отдыха, положенные нам по распорядку дня.
Но тут Пингвин вдруг запнулся на очередной строке, отчаянно гаркнул невпопад и замолк, от чего воздух вдруг будто пропитался электричеством.