Достоевский в ХХ веке. Неизвестные документы и материалы - стр. 10
Вскоре с Таней знакомится тот самый голубоглазый молодой человек, бывший студент столичного университета Андрей Померанцев, находит в доме Полозовых временный приют, и затем покидает их дом. Завершает повесть ужасающая картина жестокого убийства коммунистки Померанцевым и его сообщниками, в том числе гимназистом с «гумилевской доблестью»43.
Как мы сказали выше, еще за год до публикации повести страна знала о том, что один из подающих надежды писателей-коммунистов работает над произведением, призванным развенчать идеологию мятущегося классика: первая публикация фрагмента еще не завершенной повести состоялась в 1932 году и уже содержала все ключевые моменты повести о Достоевском44. Однако публикации частей повести, неизменно с разоблачением достоевщины, а затем полные издания, которые как будто более чем доходчиво объяснили читателям ущербность гуманизма Достоевского, оказались затем серьезнейшим образом усилены. Речь о выступлениях критики: повесть была подробно рассмотрена в многочисленных рецензиях. Эти рецензии по-разному относились к дарованию В. Герасимовой, но были полностью единодушны в идеологической оценке: после Великого перелома ни о каких спорах речи уже не шло. Журнал «Литературный критик» в мартовской книжке 1934 года открыл целую дискуссию.
Ф. М. Левин отметил, что автор в повести выступает в привычной тональности: «Разоблачение классового врага и приспособленца, скрывающихся под личиной преданности, советскости, под маской гуманизма или какой-либо иной идеологической вуалью, прикрывающей его подлинное звериное, хищническое лицо, – эта тема давно уже стала объектом внимания автора „Жалости“», однако тема оказывается недостаточно проработанной:
Закрывая последнюю страницу, читатель испытывает понятное чувство неудовлетворенности, которое примешивается к положительной общей оценке идейного содержания повести и уменьшает его значение. Ибо суть повести сводится к тому, что в ней показан классовый враг, скрывающийся за ширмой проповеди любви и жалости, само же это прикрытие не разоблачено до конца. Это чувство неудовлетворенности, неполноты и недоработанности усиливается и серьезными художественными недостатками повести.
Последние были сильно акцентированы и завершались пожеланиями:
Стать ближе к жизни, надо писать проще и расширить свою читательскую аудиторию, надо поменьше рационалистического морализирования и интеллигентской литературщины, побольше соков и красок живой жизни и художественной плоти45.
Но остальная критика была боевой, уловившей смысл текущего момента:
Сорвать с классового врага вуаль гуманизма, показать что за этим «панцирем и забралом» скрывается враг, – вот большая и благородная задача, поставленная Герасимовой в ее повести46.
Разоблачение классового врага в литературных произведениях, срывание с него маски – дело важное уже тем, что оно приучает читателя к классовой бдительности, вооружает его на борьбу47.
Несмотря на успешное преодоление главной героиней своей «достоевщинки»48, отмечая что повесть есть указанный автором «путь к борьбе за утверждение коммунизма»49, критика видела все художественное несовершенство повести: обилие других действующих лиц, часто совершенно излишних и отвлекающих, повторение образов прежних сочинений писательницы, длинноты, что дало критике основание говорить и о большем – о неверном отображении уже коммунистических идей. Но не только их. Е. Б. Тагер указал, что «трактовка Достоевского в „Жалости“ страдает известной спорностью и односторонностью», и высказал мнение, что для доказательства, «что гуманизм в наших условиях превращается в ширму, прикрывающую все классово враждебные революции элементы», стоило не апеллировать к классикам литературы вообще, а раскрывать характеры современников иными средствами: «Вместо того, чтобы сразиться с врагом лицом к лицу, Герасимова наносит ему удар в спину»