Достоевский в ХХ веке. Неизвестные документы и материалы - стр. 9
– Вот Раскольников, – сказала она, тяжело переводя дыхание – старуху убил…
– Это верно, – охотно подтвердил спутник, стараясь не выразить слишком явно удивления.
– Он старуху убил не по нужде. Да, не по нужде, – повторила она.
– А… вас вот что волнует! – сказал Богуш и глаза его ярко и живо блеснули.
– Да, – сурово подтвердила Полозова.
– Что ж, – несколько помолчав, добавил Богуш, – вы правы. Не прямая корысть заставила его убить ростовщицу. <…>
– Так вот, значит таких людей успокоить никак нельзя. Они будут всегда несчастливые и неспокойные. И страдать, значит, всегда будут. Чем их ни корми. Хоть три булки давай, – добавила она умышленно грубо.
– А кто же проповедует, что «три булки», как вы остроумно заметили, – верное лекарство от всех и всяких человеческих бед? – спросил Богуш и внимательно вгляделся в лицо девушки.
Удивленно промолчала и Морозова.
– Но только вот в чем вся штука, – помолчав, сказал он, – штука вся в том, что не только Раскольников, но и та настойчивость, с которой его творец отстаивает исключительные права отдельной личности – все это имеет свое, и в конечном счете совершенно реальное объяснение40.
Обстоятельное объяснение коммунистом идеологического вреда достоевщины и оказывается центральным местом повести, которое своим художественным ходом, наряду с финальным моментом – убийством Тани белогвардейцами – привлекло внимание и читателей, и литературной критики.
– А вообще то, что вы, как мне кажется, с таким уважением, с такой большой буквы называете Страданием, – это не особенно хорошая штука.
– Почему же… нехорошая штука? – даже приостановившись, спросила Полозова.
– Потому, что это клапан. Предохранительный такой клапан. Когда в человеке накопляются от всего того, что называют «неправдой жизни», такие силы, которые мучительно ищут выхода, к сожалению, очень часто он прибегает к этому клапану. И все то, что могло бы претворяться в энергию, в движение, выходит в виде отработанных паров. Достоевский – вот писатель, в высшей степени содействовавший такому, весьма изнурительному, но и весьма безвредному выпуску паров. Но главная штука в том, что постепенно создалась и идеализация этого занятия. <…>
Так вот, о механике «страданий». Главная штука в том, что у какой-то категории лиц постепенно создалась идеализация этого занятия: считается, например, что человек, возведший свои несчастья в перл создания, в какую-то высокую степень, будто даже чем-то компенсирует себя сравнительно с попросту несчастливым человеком. Он уже ощущает себя стоящим на какой-то «высоте» сравнительно с этим тихоньким простячком! Он уже с достоинством носит в себе эти свои «страдания», – точно они не разъедающий рак, а некий карат чистейшей воды! Они, наконец, дают ему нечто вроде цели и смысла существования. Забавно! – Богуш неожиданно сердито усмехнулся, так у него блеснули еще крепкие и белые зубы…41
Таня Полозова уже коммунист, работает в ревтрибунале, ходит в сапогах и гимнастерке, от нее зависит приведение в исполнение смертных приговоров; и хотя читает мало, она успевает перечитывать Достоевского уже как новый человек, с синим карандашом; и ее живущая в прошлом мать находит «Братьев Карамазовых» с этой правкой:
А на одной из страниц самого великого писателя-старца, чье имя сияло над всем миром как символ всечеловеческой любви и смирения, стояло дерзкое, кощунственное слово: «Ложь»