Дорога в любовь - стр. 17
Продавец был новый. Высокий мужчина, с аккуратно подстриженной седоватой бородкой, смотрел на Петрову пристально, но ласково. Из-под мягкого, велюрового берета, какие носили раньше художники (эти знания Петрова почерпнула из глянцевых альбомов племянницы, обожающей живопись) были видны красивые волны длинных волос, тоже седых. Волосы явно были забраны в хвост, и Петрову кольнула неприятная мысль. "Хорошо, мужа нет, а то сейчас бы обязательно тявкнул какую-нибудь гадость. Как это… гомофобия, вроде. Во-во. Вечно он…"
"Я и не боюсь!"– вслух сказала Петрова, вернее пропищала, потому что, вдруг осипла,– "С чего бы это? Я просто поскользнулась. Полы надо протирать!"
Мужчина молчал и смотрел. Смотрел так странно, что Петрова вдруг почувствовала то, давно забытое чувство, где-то между сердцем и пупком, сладкое, тянущее. От которого хотелось покраснеть и хихикнуть, и, спрятавшись за сумкой, быстро накрасить губы ярко-красной сочной помадой, оставляющей во рту фруктово-химический привкус. Но она выдержала, не хихикнула, и сама не зная зачем, опять взяла шар.
– Ты смотри не на него. Ты смотри в него! Вглубь. Отринь окружающее, он сам поможет тебе…
Голос мужчины звучал откуда-то сверху, томяще-нежно, чуть хрипло, тихо. Петровой показалось, что его и нет совсем, а стены ларька, увешанные барахлом, стали растворяться, мерцать, таять. И вроде пошёл легкий, невесомый снежок… Потянуло прохладой, свежий ветерок разметал душные волны тепла от обогревателя и откуда-то зазвучала музыка.
– Какая же…не пойму…
Петрова напряженно пыталась вспомнить знакомую мелодию. Потом плюнула, поеяввсматриваясь в шар. Там, в выпуклом стекле, она видела белесую физиономию с белыми острыми поросячьими ушами и огромным уродливым носом. Под глазами этой свинки синели неприятно-дряблые пятна, а под подбородком намечался явный мешок. Свинка спрятала подбородок в пушистый воротник, и посильнее выпучила глаза.
И вдруг, стекло провалилось. Вернее, оно втянулось внутрь, и на дне свинцовой стеклянной воронки закружила метель.
Петрова вдруг почувствовала, что не может оторвать взгляд. Шар из блестящей выпуклости превратился в изогнутый, скользкий край воронки, в самоё начало, раструб, ведущий в сияющий, засыпанный снегом кратер. Бесконечность метели затягивала, кружила, и Петровой, вдруг показалось, что можно сесть на самый край, свесив ноги. А потом – взять – и съехать вниз. Как в детстве, на салазках, бесстрашно, не думая о высоте крутой горки. Что она и сделала – уселась, согнула ноги в коленях, опустив их в бездну, закрыла глаза и оттолкнулась.
Откуда-то взявшийся в недрах её давно прокуренной глотки раздирающий визг слился с воем ветра и снега, уши заложило до боли и хлопанья в носу. Петрова даже не думала, что она может так визжать. Она вообще орала по-настоящему только пару раз в жизни. Один раз, когда её цапнула за палец пчела на дедовой пасеке, а второй – когда здоровая, как корова, Нинка из соседней группы наступила каблуком на пудреницу, выпавшую из петровской сумки. Пудреница треснула пополам, брызнула меловым порошком в разные стороны, обсыпав Нинкины толстые лапы. Петрова завизжала, как поросёнок, потому что только неделю назад отвалила за эту тоненькую розовую коробочку всю месячную стипендию и теперь лопала один хлеб.