Дочь моего друга - стр. 40

— Серьезно? — криво ухмыляюсь. — Так страшно сейчас стало, пиздец.

И в моменте меняюсь. Хватаю ее за подбородок, тяну вверх, заставляя подняться на носочки.

— А теперь меня послушала. Больше чтобы я тебя рядом с собой не видел, поняла? С отцом твоим я разберусь. И что мы с ним дальше делать будем, тоже тебя не касается. Запомни, никогда, ни при каких раскладах не вмешивайся в мужские дела, Арина. Никогда. Надеюсь, ты меня услышала.

Резко отпускаю, она теряет равновесие и взмахивает руками. Ловлю за локти, помогаю удержаться на ногах и отталкиваю. В паху сводит от прихлынувшей крови. Что ж она на меня так действует, а?

Быстрым шагом иду по коридору, стараясь переключиться по дороге. Хоть на что-нибудь. Не хочется входить в кабинет Глеба со стояком.

— Поговорил с Аринкой? — друг разворачивается ко мне, в руках два бокала.

— Поговорил, — шумно дышу, — теперь с тобой говорить будем.

— Давай, — кивает он, — я понял, что ты не просто попиздеть меня позвал.

Глубоко вдыхаю, задерживаю в легких воздух. И говорю, выдыхая:

— Глеб, я трахнул твою дочь.

***

Глеб смотрит с недоверием, руки с бокалами непроизвольно дергаются. Он щурится, будто свет режет глаза, встряхивает головой.

— Что... Что ты только что сказал, Дем? Что сказал? Это шутка была такая, да?

Правильно он все услышал. Даже если бы действительно сомневался, мой хмурый вид достаточно красноречив, чтобы развеять любые сомнения.

— Какие шутки, Глеб? Посмотри на меня. По мне видно, что мне смешно? Так вышло.

Покровский ставит один бокал на стол, тянется к вороту рубашки. Остервенело дергает верхнюю пуговицу, не сводя с меня лихорадочного взгляда.

— Что ж ты так, Дема? — сипло говорит, рывком расстегивает пуговицу. Ему явно не хватает воздуха. — Это же дочка моя. Как ты... А ты мой друг. Я же тебя, суку, другом считал.

Внутри жжет, но кто говорил, что будет легко? И меня все еще не покидает надежда отхватить от Покровского по роже.

Глеб смотрит на бокал в руке, словно впервые его увидел, и с криком бьет об пол. Подлетает ко мне и хватает за грудки.

— Ты... — выкрикивает в лицо, задыхаясь, — собака ты сутулая, Дема... Это же ребенок мой...

А вот тут совсем херово делается.

Знал бы я, Глебчик. Знал бы я...

Наконец-то он разворачивается и с отчаянным криком наворачивает кулаком в челюсть. Затем в солнечное сплетение. Коленом в пах.

— Блядь, ну кто же так бьет, Глеб? Ногами за дочку меси, ногами... — выдаю хрипло, сгибаясь пополам.

На самом деле он неплохо приложил. Но я провоцирую, потому что знаю — раньше мог лучше. Раньше я бы уже валялся и легкие с кровью выхаркивал.

По губе течет теплая струйка, и я чувствую чуть ли не облегчение. Ну хоть губу разбил...

— Да пошел ты, Дема... — Глеб упирается руками в стол, прерывисто дышит.

— Ты совсем форму потерял, — пробую разогнуться, тоже дышу тяжело. — Меньше надо с блядями по морям разъезжать.

— Не твое дело, — голос друга звучит сухо и безжизненно. — Вон отсюда пошел.

Я продолжаю стоять, согнувшись, и восстанавливаю дыхание.

— Ты плохо слышишь, Ольшанский? Нахуй иди, — выбрасывает руку в сторону двери.

— Да нормально я слышу, — с шумом вдыхаю и выдыхаю, — потом пойду. Когда договорим.

— Не о чем нам с тобой разговаривать, — он бросает беглый взгляд на дверь и багровеет. А вот это зря.

— Не вздумай, — предупредительно хватаю за плечо, — она ни при чем.