Дочь моего друга - стр. 42

12. Глава 12

Арина

Сказать, что я волнуюсь, это ни о чем. Меня колотит озноб, я пытаюсь остановить тремор, обхватив себя руками, и как механическая заведенная игрушка нарезаю круги по холлу. Хочу остановиться, но не могу. Разве что когда завод кончится.

Отец и Демид закрылись в кабинете. Сначала оттуда доносился мат и пугающие звуки, отчего у меня чуть не остановилось сердце. Но затем снова послышались голоса, причем обоих. И я хоть немного выдохнула.

Больше они не дрались, говорили. О чем, не знаю, у отца в кабинете двойные двери. Раньше я и не замечала, не было необходимости подслушивать. А теперь остается только ждать, сцепив зубы.

Из кабинета выход только через холл, значит мимо они не пройдут.

Стискиваю ладонью пальцы другой руки, вдавливаю в солнечное сплетение, словно так можно блокировать свои чувства и эмоции. А в мозгу отчаянно мечутся мысли.

Почему они подрались? Кто начал первый? Что Демид сказал отцу?

Моя провальная попытка шантажа оказалась настолько жалкой, что я испытываю в отношении себя настоящий испанский стыд.

Я знала, что он так отреагирует, знала и понимала. И все равно полезла со своими дешевыми угрозами.

Идиотка.

Теперь Демид будет считать, что я нарочно пришла к нему для секса. Намеренно подловила, чтобы потом шантажировать. Мне даже возразить нечего. Вся моя ложь про общагу и бедную студентку кричит в пользу этой версии.

Наконец двери распахиваются, и у меня сердце взлетает к гортани. Кажется, если не поймаю, вылетит наружу, и я пытаюсь сдержать его, сжимая ладонями горло.

Первым выходит Демид. На секунду задерживается на мне взглядом, и сердце ухает обратно в вязкий омут отчаяния и страха. У него на губе кровоподтек, но в целом видимых повреждений нет.

От облегчения становится еще хуже. Ноги подкашиваются, тело бьет крупная дрожь. Я боялась, что отец его убьет. У него в сейфе есть пистолет, но и Ольшанский насколько я помню любит носить с собой оружие.

И это я их между собой стравила...

Демид разворачивается и идет к двери. Следом из кабинета появляется отец. Пригвождает к полу тяжелым взглядом, я и забыла, что он у него может таким быть.

На отца страшно смотреть. Он похож на вставшего из могилы мертвеца — бледный, с бескровными покусанными губами. Что ж такого наговорил ему Ольшанский?

— Арина, — хрипло говорит отец, — он говорит правду? Он тебя не насиловал? Ты с ним... по своей воле?

Сильнее прижимаю ладони к горлу и киваю. Правда, папа. Демид останавливается у двери, но продолжает стоять спиной.

— Скажи, ты действительно это сделала, потому что... потому что не хотела, чтобы я узнал? Про отель... И надеялась нагнуть Демида?

Молчу. Не киваю, но и не отрицаю. Просто стою и смотрю ему в глаза.

— Глеб, не дави на нее, — доносится от двери грозный рык.

— Иди нахуй, Демид, я с дочерью разговариваю, — огрызается отец. На моих глазах рушится и осыпается фасад, который раньше был моим папой. Теперь я верю, что человек, который стоит передо мной — друг Демида Ольшанского. У них в глазах горит один и тот же огонь.

Чувствую на себе пронизывающий взгляд, поворачиваю голову. Демид выжидающе смотрит исподлобья, нахмурив брови.

Ну как сказать, что нет, не поэтому? А потому что он мне понравился? Как можно такое говорить, когда он вот так смотрит? Это же фактически признаться в любви. Да я скорее язык себе откушу.