Дочь Клеопатры - стр. 44

Я вскинула подбородок.

– Это правда.

– Чему еще они верят? – спросил Александр.

– Якобы Антоний велел почитать себя как Диониса, носил его тирс и короновался венком из плюща.

Перед моими глазами возник отец в золотых и красных одеждах, вздымающий вместо меча стебель фенхеля – в точности как описала сестра Цезаря.

– Это тоже правда.

Октавия подалась вперед.

– А он в самом деле велел отчеканить римскую монету с изображением вашей матери?

– Ну да. Три года назад, – произнес Александр. – Разве это ужасно?

Она не ответила. Тогда я дерзко поинтересовалась:

– Больше они ничему не верят?

Помедлив, Октавия проговорила:

– Ходили разные слухи о пиршествах на реке…

– Верно, – искренне выпалил Александр. – У мамы с папой было свое общество. – «Собрание Неподражаемых в Жизни».

– Чем же оно занималось? – затаив дыхание, осведомилась Октавия.

– Пировало на кораблях, обсуждая вопросы литературы с великими философами со всего света.

– Потом его переименовали в «Орден Неразлучных в Смерти», – прибавила я. – После того, как отец проиграл сражение при Акции. Однако теперь все в прошлом… Как и наши мама с папой.

Вечерняя гостья чуть откинулась назад и недоверчиво смотрела то на меня, то на брата. Казалось, она никак не могла представить себе, что мы говорим об одном и том же мужчине.

– Ну и… много времени он проводил с вашей мамой?

У меня запылали щеки. Так вот в чем дело: Октавия до сих пор его любит.

– Да, – еле слышно сказал Александр.

– Значит, не слишком часто бывал со своими людьми? – обратилась она ко мне.

– Не слишком… – Я устыдилась и отвела глаза. – Вы рады, что его больше нет?

– Никогда никому не желала гибели, – произнесла Октавия. – Конечно, когда Антоний оставил меня, это было ужасно. О нашем разрыве узнал весь Рим.

Я попыталась представить, что ей пришлось пережить после того, как папа прилюдно ушел к другой. Мои сводные сестры, Антония с Тонией, даже и не успели его узнать. Они были очень маленькими, когда отец окончательно переселился в Александрию.

– Мой брат желал ему смерти, – призналась Октавия. – Но я… – Она запнулась, потом продолжила: – В Риме не отыскалось бы женщины, которая не любила бы Марка Антония.

– А теперь его ненавидят, – заметила я.

Сестра Цезаря встала с кушетки и нежно погладила мою щеку тыльной стороной ладони.

– Люди решили, что он позабыл свой народ, чтобы сделаться греком. Но это прошлое. Гораздо важнее – завтрашний день. Наберитесь мужества, и все в конце концов будет хорошо.

Когда она удалилась, мы с братом посмотрели друг на друга. Мерцающее пламя оставленного ею светильника бросало неверные блики на наши лица.

– Мама ни разу не приходила к нам перед сном, – произнес Александр.

– Она ведь была царицей, а не сестрой правителя.

– Думаешь, папа любил Октавию?

Ответить «нет» было бы жестоко, но эта женщина никогда не сравнилась бы с нашей матерью; я не могла представить себе, чтобы она мчалась на колеснице наперегонки с отцом по Канопской дороге или чтобы он подхватил победительницу на руки и начал кружить.

– Может, папу привлекала ее доброта? – предположила я.

Александр кивнул.

– У Марцелла такое же золотое сердце, правда? Между тем он, по-моему, первый красавец в Риме.

У меня округлились глаза.

– Послушай, ты, надеюсь, не Ганимед?[11] Братишка сердито вспыхнул.