Дети, которые живы! - стр. 19
Мы вжались в угол, когда дверь раскрылась настежь, впуская холод и страшных мужиков. Зима остудила вмиг хату, и тень накрыла комнату. Тот, что шел первым, бросил на нас колкий, ледяной взгляд. Его острые черты лица пугали. Он заговорил на непонятном грубом языке. Видно, главный.
Чужаки разошлись по разным углам, обшаривая все в хате, как будто кого-то искали, но, не найдя никого, главный указал на сундук и опять что-то сказал. Подошел к столу, на котором лежал испеченный утром хлеб, отломил горбушку и жадно откусил.
Его подчиненные вытащили из сундука вещи отца и все белье. Соорудили большой узел, сложили в него тряпки. Даже хлеб и скатерть с маминой вышивкой забрали, а после вышли.
Мы застыли, как будто вросли в тот угол. Молчали. Смотрели, как заговоренные, в открытую дверь. Только когда совсем замерзли, зашевелились, и новая волна страха завозилась в груди.
Настя опасливо шагнула вперед. Оглянулась на нас. И резким рывком закрыла дверь на крючок и засов, зашторила окна. Присела на лавочку у обнаженного стола.
Мы боялись выглянуть в окно. С улицы все время доносились чужие, пугающие крики. В тот вечер мы не ели. Печь давно прогорела, а затопить мы боялись. Вдруг привлечем внимание пышущей трубой. Не снимали верхнюю одежду. Было холодно, и пар валил изо рта. В хате было темно, но никто не думал жечь лучину. Мы прислушивались к каждому шороху и вздрагивали.
Так пришла полночь, как вдруг с улицы послышались звуки шагов. Громкий хруст снега. Этот звук, может, и был едва слышным, но сейчас казался страшным предвестником беды.
Мы вскочили, прижались друг к другу. Не знали куда бежать, где спрятаться. Раздался тихий стук.
– Девочки, это я, – прошептал в дверь знакомый, родной голос.
Настя робко прокралась к окну. Опасливо выглянула. Отперла дверь. Дедушка вошел и тут же за собой заперся на засов. Вместе с Настей подошел к нам и тихо заговорил:
– Вас немцы не обижали? – пощупал Настю и нас по очереди, словно хотел сам убедиться, что все живы и в порядке. – Холодные, голодные, – прохрипел дедушка.
– Все хорошо, – подрагивающим шепотом ответила Настя.
– Хорошо, хорошо, – повторял задумчиво дедушка и огляделся по сторонам, – надо печь растопить…
– Завтра, все завтра, – сказала Настя, как будто успокаивала и себя, и нас. – Может, они уйдут. Что тут делать, в глуши? – с надеждой прошептала она.
– Будем верить в это, – согласился дедушка и глянул на окно, – вот бы отправить вас в безопасное место, подальше отсюда.
– Мы не уйдем! – прошипела Шура. – Без тебя никуда не уйдем.
Он молча отвернулся и пошел к двери, тихо пробубнив:
– От меня тут толку больше будет. Дом беречь, хранить до вашего возвращения. Дай Бог, и сын вернется.
– Останься с нами, – попросила я, испугавшись, что он уйдет.
– Пожалуйста, – почти в один голос сказали Шура и Шурка.
Дедушка и не собирался оставлять нас одних. Проверил, хорошо ли заперта дверь. Накинул крючок. Тяжело вздохнул. И украдкой выглянул в окно.
Темнота и холод окутали эту ночь. Внутри, где-то в душе, возился липкий, отвратительный страх. Мысль, что по соседству спит чужак, незнакомый, непредсказуемый, не отпускала. Как враги поступят завтра, что будет с нами? Эти вопросы усиливали леденящую тревогу в душе. Даже пустой желудок скукожился и не требовал еды.