Даурия - стр. 99
– Да это, может, собака…
В ответ донесся взволнованный, торопливый голос Дашутки:
– Не знаешь ты его. Он такой, он на все решится. Так и знай, что он тут был. У него ведь, чего доброго, хватит духу и убить меня.
Этого Роман не вынес. Он приложил губы к отверстию и, забыв о всякой осторожности, громким голосом, полным обиды и гнева, крикнул:
– Не бойся, не убью!.. Милуйся со своим купцом!.. – и, спрыгнув с завалинки, бросился вдоль по улице, переполошив всех собак.
Дома не спали. Роман заглянул в окно. Все были приодеты по-праздничному. Андрей Григорьевич достал из сундука свой форменный мундир и, заметно важничая, держался молодцом. У матери давно уже вскипел самовар, стояли на кухонном столе подносы печенья, прикрытые белыми полотенцами. А отец уставил весь залавок бутылками где-то добытого вина. Едва Роман стукнул калиткой, как Авдотья, а следом за ней и Северьян выбежали на крыльцо. Увидев, что сын идет один, Северьян разочарованно спросил:
– А где же невеста? Волки съели? Ведь мы тут, брат, с матерью давно все наготове держим. Даже дед, и тот все кресты и медали на грудь нацепил.
Роман не думал, что в семье кипят такие хлопоты, иначе он не показался бы домой до утра. Но теперь делать было нечего, приходилось краснеть.
– Да ты скажи, ради Бога, что поделалось? – не вытерпела Авдотья.
– Мне слово дала, а сама за Алешку согласилась… Пропили ее нынче вечером.
– Эх, жених, жених! – покачал сокрушенно головой Северьян. – Да разве так отчаянные-то делают? Ты бы ее из рук не выпускал, как слово дала тебе.
– Думал я, что выгоните меня с ней. Тебя боялся, а то бы…
Но Северьян гневно перебил его и сказал совсем неожиданно такое, что Роман готов был разрыдаться от раскаяния и горя:
– Экий ты разиня? Да разве за это выгоняют? Поругать бы, оно, конечно, поругал, да и то больше для порядку. А ты оробел… Эх, не в меня ты! – махнул он с досады рукой.
Только теперь понял Роман, какую он сделал непоправимую глупость. Дашутка сама пришла к нему. «А ведь ей это чего-нибудь да стоило, – пожалел он ее, – а я не решился, отца струсил. И правильно она сделала, что плюнула на меня. Она ко мне как на исповедь шла, а я… Так мне и надо!»
Отец и мать давно ушли в дом, а Роман все стоял на крыльце, опустив голову, держась рукой за перила.
9
Знатную свадьбу устроил своему любимчику Алешке Сергей Ильич. Гулять на свадьбе пригласил он не только свою родню, но и всех родственников невесты. В четырнадцать пар и троек снаряжен был разукрашенный лентами свадебный поезд. Венчаться Алешку с Дашуткой повезли в Горный Зерентуй, так как мунгаловский поп хворал и давно не служил в церкви. Тусклое зимнее солнце стояло уже прямо над падью, когда проводили поезд, многочисленные колокольцы которого долго доносились еще с тракта.
Из-под венца свадьбу ожидали поздно вечером. К этому времени в раскрытой настежь чепаловской ограде нельзя было протолкнуться от народа, собравшегося поглазеть на молодых. Ограду освещали цветные китайские фонари, привязанные к длинным жердям, обвитым полосками кумача. По обычаю полагалось, когда молодые выйдут из кошевы и направятся в дом, щедро бросать в них овес и пшеницу, чтоб жили они, не проедая белого хлеба, вдоволь теша себя пивом и брагой. Сергей Ильич не поскупился и тут. Пять мешков, набитых под вязки отборным зерном, вынесли работники из амбаров в ограду. Парни, ребятишки и девки налетели на мешки, как стая прожорливых косачей, и принялись набивать зерно в рукавицы, за пазухи и в карманы, готовясь к веселой потехе. То и дело в ограде вспыхивала ложная тревога. Стоило только кому-нибудь крикнуть: «Едут!», как толпа начинала шуметь и переталкиваться с места на место, словно зыбь, поднятая на озере порывистым ветром.