Даурия - стр. 100
Но свадьба была еще далеко. Из Горного Зерентуя тронулась она только в сумерки. У Чингизова кургана, от которого оставалось до Мунгаловского восемь верст, поезд остановился на короткий отдых. Оттуда подгулявшие чванливые поезжане, не жалея коней, понеслись вперегонки. Каждому хотелось первым влететь в чепаловскую ограду, чтобы знал потом поселок, чьи кони лучше всех. От кургана вырвался далеко вперед на тройке своих каурых тысяцкий Платон Волокитин, гикая и размахивая бичом. Но скоро стали его настигать вороные Елисея Каргина, за которыми вплотную держалась рыжая тройка Чепаловых, закидывая снегом из-под копыт спину Каргина и Петьки Кустова. На переезде через Драгоценку Каргин обогнал Платона и не удержался, крикнул ему:
– До свиданья, тысяцкий!
Задетый за живое, Платон поднялся в кошеве во весь свой немалый рост и, захлебываясь от встречного ветра, яростно крутя бичом над головой, заорал во всю глотку:
– Врешь, не уйдешь!..
На крутом повороте от резкого толчка кошева накренилась, зачерпнула кучу снега, а Платон ткнулся головой в сугроб, но вожжей из рук не выпустил. Пока искал он в сугробе папаху, обгонявшие его Чепаловы и Каргин были уже далеко. Крепкая встряска моментально отрезвила Платона. Он потер ушибленное колено, кряхтя залез в кошеву, и разгоряченные кони опять рванули вперед.
Заливистым лаем оповестили поселок собаки о приближении свадьбы, едва она вымахнула из-за речки. В чепаловской ограде народ прижался к заплотам, чтобы не попасть под копыта коней. Скоро донеслась с Подгорной улицы бешеная скороговорка колокольцев. Первой влетела в ограду вороная тройка с белоногим коренником. В воротах отвод кошевы задел за столб и с треском переломился. Толпа испуганно ахнула и замерла. Не успел Каргин вылезти из кошевы, как подъехали молодые.
У крыльца живо разостлали туркменский ковер. На нем, дожидаясь молодых, стали с ковригой на блюде принаряженные купец Чепалов с женой. Только тронулись молодые от кошевы к ним, как со всех сторон их стали забрасывать зерном, норовя ударить как можно больнее. Алешка закрывался руками, прятал лицо в воротник лисьей шубы. Но Дашутка с нарумяненными холодком щеками прямо несла свою гордую голову, терпеливо снося острые укусы зерна.
Платон Волокитин услужливо загородил ее своей широкой спиной и зычно крикнул:
– Эй, публика!.. Полегче малость, полегче…
Молодые подошли к ковру, встали на колени и трижды поклонились в ноги купцу с купчихой. После этого тысяцкий и сваха помогли им подняться на ноги, а купец перекрестил троекратно их головы ковригой и дал откусить от нее сначала Алешке, а затем Дашутке. Толпа, затаив дыхание, наблюдала, кто из них откусит больше. Больше откусила Дашутка. По толпе от края до края прокатился восхищенный говорок:
– Вот это кусанула!
– Чуть не полковриги отхватила.
– Зубастая будет баба, себя в обиду не даст…
Прячась за спины парней, Роман не отрываясь глядел на Дашутку. Вся жизнь его была в ней, только ее одну он и видел в толпе, надвинувшейся со всех сторон к крыльцу. Не раз порывался он уйти, чтобы не растравлять себя напрасно. Но все продолжал стоять. С мучительным любопытством смотрел он и не мог наглядеться на зарумяненное морозом лицо, на крепко сжатые, чуточку пухлые губы Дашутки. «Гляди вот теперь да кайся», – без конца попрекал он самого себя, находя в этом жестокое, одному ему понятное удовлетворение. Но, терзаясь, Роман втайне все еще надеялся на какое-то чудо, которое вернет ему Дашутку.