Даурия - стр. 97
Северьян, закрыв ворота сенника, стоял, поглядывая на выкатившийся из-за сопок месяц. Роман тронул отца за рукав полушубка. Северьян медленно повернулся, спросил:
– Чего тебе?
– Я нынче, тятя, невесту приведу.
– Что такое? – переспросил Северьян.
– Невесту, говорю, приведу…
– Я тебе приведу… Я тебе так приведу, что волком у меня взвоешь! Жених какой выискался!.. А ты спросил отца с матерью, поклонился им?..
Видя, что все вышло так, как он и думал, Роман круто повернулся и пошел прочь. Тогда Северьян крикнул ему:
– Постой, постой!.. Сразу и надулся… Да ты хоть скажи толком, кого привести-то хочешь?..
– Дашутку Козулину.
– Дашутку? А что Епифан скажет? Ведь за нее Чепаловы сватались.
– Она за Алешку не хочет идти, за меня хочет.
– Гляди ты какое дело! – изумился Северьян. Ему было лестно, что Дашутка не дорожит Алешкой, а дорожит его сыном. Поэтому, помедлив, он добавил: – Что ж, девка неплохая. Коли такое дело, с Богом, парень, хоть и рано оно…
На вечерку Роман не шел, а летел на крыльях. Прямо с вечерки собирался он увести Дашутку к себе домой. В проулке, где лежали по сугробам голубые тени плетней, повстречался ему Данилка Мирсанов. Увидев Романа, он протяжно свистнул. Роман подошел к нему, спросил, усмехаясь:
– Чего шатаешься?
– Да так, – отозвался смущенный Данилка, который прохаживался вдоль проулка в ожидании своей зазнобы.
Помолчав, он обратился к Роману:
– Новости слышал?
– Какие?
– Пропиванье сейчас у Козулиных идет. Дашутка, оказывается, тебя с носом оставила…
– Врешь?
– Вот тебе и врешь, – сказал Данилка, довольный, что задел за живое дружка. – Своими глазами только что видел: Сергей Ильич с Епифаном за столом в обнимку сидят.
У Романа земля поплыла из-под ног, а в небе неведомо отчего принялся подпрыгивать месяц. До крови прикусив язык, не говоря ни слова, бросился он от Данилки вверх по проулку. «Убью ее или убью Алешку», – повторял он без конца на бегу, с бешенством сжимая кулаки. Выбежав на бугор, к церкви, он остановился, тяжело и прерывисто дыша. Первая вспышка обиды и гнева прошла. Легче хотя от этого не сделалось, но мысли в голове стали более связными. Роман поглядел на снег, разлинованный тенью решетчатой церковной ограды, на облитые зеленоватым светом высокие купола и стал размышлять, что теперь делать.
«Вот ведь какая вертихвостка, – подумал он про Дашутку. – Сама пришла за меня замуж набиваться, а подождать не захотела. Не мог же я без спросу отца ее к себе вести… Убью я кого-нибудь из них». Тут он нагнулся, схватил пригоршню снега и стал тереть свой лоб, прислушиваясь к непрерывному шуму в ушах. Капли растаявшего снега катились по щекам, падали за воротник тужурки, но ему было по-прежнему жарко. Немного успокоившись, Роман направился на Царскую улицу. И как-то само собой вышло, что он скоро оказался у козулинского дома.
Этот дом был мечен для Романа особой метой. Пока жил Роман в ссоре с Дашуткой, непонятное смятенье охватывало его всякий раз, когда упоминали при нем фамилию Козулиных. Ко всей семье их испытывал он чувство глубокого уважения только потому, что была она семьей Дашутки. У первой любви, легковерной и мнительной, всегда свои причуды. Были они и у Романа. Когда случалось ему проезжать мимо вот этого дома, сердце его замирало от смутных, сладких предчувствий, смешанных с легкой тревогой. Никогда не глядел он прямо на козулинский дом. Смущаясь и робея, всегда бросал он на него неуловимые для других мимолетные взгляды. А если приходилось мимо дома ехать дважды на дню, он старался миновать как можно скорее пять его голубых, выходящих на улицу окон, ни разу не взглянув на них. Пуще всего желал тогда Роман, чтобы никто из Козулиных не увидел его, не показал на него пальцем. И в то же время он любил этот дом за то, что в нем жила Дашутка, любил цветы на его подоконниках за то, что были они ее цветами… А вот сейчас при виде козулинского дома ощутил он в душе одну лишь ноющую боль.