Даурия - стр. 89
– Хорошее попутье – семь верст крюку, – рассмеялся Платон.
А Каргин тоненько свистнул и нараспев проговорил:
– Подозрительное дело… Спасибо, Петрован, что сказал. Живем мы рядом с каторгой, а в таком месте всякое может случиться.
На другой день Каргин поехал в станицу, чтобы сделать отчет о поездке Михайле Лелекову, и, хоть и не любил выскакивать вперед раньше времени, не удержался, рассказал о подозрительном поведении Нагорного.
Заметно важничавший перед Каргиным, станичный атаман долго молча расхаживал по кабинету, поскрипывая новыми сарапульскими сапогами. Потом строго прикрикнул:
– Смотри не зевай! Тут дело серьезное, политикой пахнет. Чуть что – сразу хватать надо… А потом запомни, господин поселковый атаман, раз и навсегда: за станицу в ответе я. И нечего тебе без моего ведома пускать на жительство всяких проходимцев.
За кузницей была установлена слежка. Подговорил Каргин на это дело безродного поселкового бобыля Канашку Махракова, пообещав ему в случае удачи две красненьких. И ровно через неделю, на рассвете, Канашка забарабанил как полоумный в ставни каргинской горницы.
– Какого черта грохаешь так? – выругался Каргин, открывая дверь. – Не можешь полегче?
– Дело, атаман, не ругай ты меня. Зря будить я не стану… – скороговоркой заговорил Канашка и попросил, входя в комнату: – Дай Канашке горло промочить, согреться, и он тебе расскажет. Такое расскажет, что ахнешь! Только выпить надо. Продрог, как собака.
Как ни торопил его Каргин, Канашка молчал, пока не получил стакан водки. Опорожнив его одним духом, он взял из рук Каргина бутылку с оставшейся в ней водкой и сунул в карман домотканой шинельки. Только тогда начал рассказывать:
– Лежит это, паря, Канашка в кустиках, краюху уплетает да звезды на небе считает. К утру от холода зуб на зуб не попадал, и крутился Канашка, как червяк на огне. А когда первые петухи запели, услыхал вдруг Канашка – за речкой телега скрипит, прямо к кузнице сворачивает. Затаился тут Канашка ни живой ни мертвый. Подъехала телега, вылезли из ее двое. А кузнец их, надо быть, давно дожидался. Только стукнули они в дверь, как он на пороге. Выгрузили они из телеги какой-то сундук, занесли в кузницу, и начался у них потом разговор. Подполз я тут к самой стене, прислонился к отдушине и замер. Всего я не понял, мозги у меня не так устроены, чтобы все понять, а что тебе надо, понял. Разрази меня гром вот на этом самом месте, ежели я не слыхал, что разговор о побеге шел!
– О каком таком побеге?
– Из тюрьмы, паря, из тюрьмы. Все, говорят, к побегу готово. Сигнал об этом из тюрьмы на волю дали. Потом приезжие о каких-то паспортах спрашивали, а Нагорный сказал, что у него все на мази. Будто и паспорта и лошади на всех станках до самого Сретенска приготовлены.
– Из какой тюрьмы побегут-то? Каторга велика. А тюрем да каталажек у нас больше, чем церквей.
Канашка хлопнул себя ладонью по рыжей шапке:
– Экая оказия! Ведь этого, атаман, я так и не узнал. Еще когда там лежал, подумать успел: спросить бы, мол. Да не насмелился, постеснялся.
– Смотри ты, какой стеснительный! И в кого ты такой уродился! – язвительно сказал Каргин. – Как это ты не догадался спросить Нагорного, куда ему нож способнее воткнуть, чтобы он сдох и не пикнул.
Он приказал Канашке идти спать, а сам пошел будить понятых. И утром, когда из поселка, гремя, выезжали первые телеги за снопами, наряд вооруженных понятых подкрался к кузнице. Нагорный спал, с головой завернувшись в тулуп. Как только распахнулась сорванная с петель дверь, он вскочил на ноги и выхватил из-под изголовья револьвер, но выстрелить не успел. Ударом кулака свалил его с ног Платон Волокитин. Пока Нагорного вязали, Каргин обыскал кузницу. Сундук, о котором говорил Канашка, вытащили из угла, заваленного углем. В сундуке оказалось четыре комплекта формы чиновников горного ведомства и четыре револьвера.