Даурия - стр. 15

Роман взял у отца берданку. Сняв с головы фуражку, неловко опустился на колено и застыл, напряженно целясь.

– Народ, берегись! – закричал Никула. – Этот призовой стрелок заместо журавля в момент ухлопает.

Роман выстрелил. Следивший за журавлями Никула завел с издевкой:

– Целился в кучу, а попал в тучу… – и, не докончив, изумленно ахнул: – Ай да Ромка, влепил-таки!

Все увидели, как один из журавлей внезапно остановился, покачнулся и, как сносимый ветром, стал косо и медленно падать. Упал он на широкой приречной равнине, около высыхающего озерка. У мельничной плотины играли казачата. Завидев падающего журавля, они наперегонки пустились к нему. Раненный в крыло журавль затаился в густом тростнике. Его нашли, цепко ухватили за двухаршинные крылья и повели. Шел он танцующим, легким шагом. И когда его неосторожно дергали за раненое крыло, он печально и громко вскрикивал, пытаясь клювом достать казачат.

– Ну, удивил твой Ромка народ, – сказал Северьяну Платон, – а ведь ружья правильно держать не умеет.

– Бывает, – согласился Северьян.

Но Платон не унимался, его самолюбие было задето.

– Он и в корову за десять шагов не попадет, а тут птицу вон на какой высоте срезал. Одно слово – фарт.

Разобиженный словами Платона, Роман сказал ему, посмеиваясь:

– Хочешь, я твою фуражку на лету продырявлю?

– Сопли сперва вытри, а потом хвастай.

– Платон, а ведь ты струсил, сознайся. Фуражки тебе жалко, – подзудил Никула.

– Жалко? Есть чего жалеть. Да он все равно не попадет.

С этими словами Платон снял с головы фуражку, внутри которой на голубом сатине подкладки желтел клеенчатый червонный туз – фабричная марка, отошел шагов на тридцать. Заметно волнуясь, метнул фуражку вверх. Роман, боясь промахнуться, повел берданкой. Хлопнул выстрел.

Платон подбежал к фуражке, поднял ее и удрученно крякнул:

– Потрафил-таки, подлец! Испортил фуражку. А ведь я только позавчера ее купил. Задаст мне теперь моя баба. Уж она меня попилит, прямо хоть домой не показывайся. Сукин ты сын, Ромка!

– Не надо было бросать.

– Затюкали ведь… Поневоле бросишь.

Хохотавший до слез над Платоном Елисей Каргин подозвал Романа, похвалил его и небрежно кинул ему целковый.

– Возьми от меня на поминки по Платоновой фуражке.

Роман поблагодарил атамана, но деньги принять отказался. Никула не вытерпел и толкнул его в бок:

– Бери! Целкаш на сору не подымешь. Я тебе помогу истратить. Вина купим, конфет.

Роман усмехнулся и ответил:

– У меня от конфет зубы болят.

У церковной ограды толпилась собравшаяся на игрище молодежь. Девки, повязанные цветными гарусными шарфами, отплясывали под гармошку кадриль. Пыльный подорожник скрипел под ногами пляшущих пар. Парни с нижнего края сидели на бревнах, пощелкивая праздничную утеху – каленые кедровые орехи. Верховские играли на площади в «козелки» и неприязненно поглядывали на них. Они искали подходящего случая свести с низовскими какие-то старые счеты.

Роман и его дружок Данилка Мирсанов на игрище пришли поздно. Поздоровались с девками и подсели к своим на бревна. Желто-розовая заря догорала над сопками. Изредка по ее светлому фону проплывали черные тучки. Это далеко-далеко над степью летели на ночлег запоздалые стаи галок. В туманной низине за огородами ржал сосунок-жеребенок.

– Хочешь, Роман, орехов? – спросил трусоватый плюгавенький парень Артамошка Вологдин.