Частичка тебя. На память - стр. 39
Упрямая, как горная коза. Принципиальная, как британская королева. Где б еще такую найти? И зачем искать, если уже повезло?
Зачем ты спьяну полез целовать Эндж, Ольшанский. Куда тебя понесло? Что за наркоманские порывы?
Вопрос не подлежит обдумыванию. Только сожжению.
Назад дороги нет, как говорится.
— Не переживай, — я сжимаю свои объятия крепче, — в этом вопросе я останусь на твоей стороне и воевать мы не будем. Хочешь своего врача? Будет тебе твой врач. Я не настаиваю.
Юля крепче прижимается ко мне спиной, стискивает холодные пальцы на моей ладони.
— Ты такой хороший, иногда мне даже кажется, что я тебя придумала.
— Ты просто плохо меня знаешь, — я даже не пытаюсь прикидываться, что бравирую.
Нет. Это ведь правда.
Она ни за что бы не сказала этих слов, если бы понимала, что за хаос сейчас происходит в моей голове и какой ценой мне удается удерживать мысли в порядке.
И категорически нельзя назвать хорошим человеком того, кто хорошо умеет только предавать. И неважно кого — лучшего друга ли, избранницу…
Предам всех, быстро, дешево, и всех разом — тоже могу.
Смог же одним три тысячи раз уже проклятым порывом предать и Юлу, и Эндж, и своего ребенка.
Вот только с предательствами приходится как-то жить. И даже заговорить о произошедшем не вариант — боюсь, что эта новость окажется фатальной для нашего с Юлой будущего. Потому у нас с того момента не клеится. Я пытаюсь понять, что мне с этим делать и как двигаться дальше? Куда?
Хорошо, что оно есть, хотя бы. Мне есть за что воевать. Хоть даже и со своим идиотизмом.
— Что там такое? — Юля вздрагивает и выпутывается из моих объятий, чтобы броситься к окну. — Тимирязев? А у него-то что случилось?
У медпункта и вправду паркуется пафосный серый гелендваген нашего владельца. И сам Артем неожиданно торопливо выскакивает с водительского сиденья, и бросается к боковой дверце машины. Кого-то вытаскивает…
— Это ведь наш новый администратор, — Юля опознает бесчувственную бледную девушку на руках Тимирязева раньше меня.
А я смотрю на неё и ощущаю, как отчаянно стискиваются на краю подоконника пальцы.
Я ведь просил этого утырка оставить Эндж в покое! Интересно, что нужно сделать, чтобы он послушал?
— Что случилось?
Юля уже натянула свежие перчатки, вылетев обратно в приемную.
Артем осторожно опускает Анжелу на кушетку для пациентов. Оглядывает, убирает с лица прилипшую к губам прядь.
Оторвать бы руки этому убиральщику.
Ведь просил же! Ведь не сказать же, что Тимирязеву тут мало девочек глазки строит. Много. Вот с ними бы и развлекался. Зачем трепать нервы именно Эндж?
— Мы обедали. Собирались, если быть точнее, — суховато поясняет Тимирязев, — она хлопнулась в обморок еще до того, как нам принесли еду.
Я смотрю на бледные губы все еще бесчувственной Анжелы и в голове будто разворошили казавшиеся черными, но оказавшиеся раскаленными до предела угли.
Энджи-Энджи… Такая сильная внешне, но такая хрупкая под всей этой своей скорлупой независимой и самодостаточной женщины.
Знал бы прикуп — жил бы в Сочи, знал бы про её положение — не стал бы ей угрожать. Выбрал бы другие слова. Ей и без меня достаточно нервотрепки. Хотел ведь как лучше. Защитить нас всех от излишнего вмешательства в жизнь друг друга. Уберечь Юлу от излишних переживаний, Эндж — от пересудов.