Бывший. Ошибка или судьба? - стр. 5

– Тёплая палитра, – сказала Лера, пряча босые ноги под плед, – молочный, карамельный, немного шампанского, без золота «в лоб». И зелень. Чтобы как у нас с Ильёй дома – спокойно.

– Тогда вот, – я разложила карточки на столе: «костяной», «сливочный», «миндальный», «лёгкий песок» и «нежный персик». – Это наши родственники по тону. Я соберу вам образ, в котором всё будет дышать. Но – вы должны понимать: три недели – это бег по мягкому песку. Красиво, но тяжело.

– Мы справимся, – Лера улыбнулась.

Глеб сидел чуть поодаль, на стуле у окна, и просматривал сметы. На нём был серый свитер с круглым вырезом, часы серебряные, стянутые на костлявом запястье. Он молчал, но его молчание не давило – просто фиксировало происходящее. Я чувствовала его внимание кожей, как чувствуют тёплую лампу возле плеча.

– Срок до свадьбы – три недели, – повторила я, делая акцент на слове «три» и подкладывая к нему предупреждение: – Значит, у нас нет права на лишние петли. Чётко бьём маршрут: утро у вас дома – сборы – выезд на площадку – церемония – фуршет – первый танец. Всё, что не укладывается, – вырезаем.

– Согласна, – сказала Лера.

– И ещё, – я подняла тему, специально обращаясь к Лере и игнорируя наличие Глеба: – На старте я фиксирую рамки. Работа – да. Личное – табу. Без попыток обсудить прошлое между пунктами сметы. И без внезапных «когда-то ты…». У нас нет на это времени, и у меня нет на это запаса сил, желания.

Глеб поднял глаза от бумаг. Спокойно, даже чуть устало, кивнул.

– Принято, – коротко. – Я здесь ради проекта.

Мы прошлись по точкам: в «Соснах» зал светлый, но потолок низковат, придётся обыгрывать гирляндами и круглым светом. В лофте – красиво на террасе, но ветер съедает прически. В усадьбе потрясающий пасторальный вид, как будто ты внутри картины с коровами где-то далеко и белыми грушами на траве, но музейные смотрители трясутся над каждой плиткой: «не подходить, не трогать, не дышать». «Белая беседка» – надёжный тыл, если зарядит дождь, но там ужасная планировка для танца: колонны, как стая жирафов, мешают видеографу.

– Я хочу, чтобы всё было мягко, – повторяла Лера. – Я не поклонница «дорого-богато». Мне нужна нежность. Чтобы у бабушки дрожали руки от счастья, а не от громкой музыки.

– Значит, убираем дым-машину, – подвела я итог. – И берём живую музыку на сборы – гитару, кларнет, что-то тонкое. Про звук я поговорю с ребятами отдельно.

Я говорила – и параллельно ловила себя на странном: голос мой звучал ровно, уверенно, как и положено, но под ним катилась тихая галька. Каждый раз, когда Глеб переглядывался с Лерой, коротко, по-деловому, у меня изнутри требовательно отзывалась старая боль: «Зачем ты молчал тогда? Почему выбрал закрытый рот вместо одного нормального объяснения?» Я отгоняла это, как назойливую муху. Мы же договорились: табу.

Но память – плохой партнёр. Она любит срывать маски.

Я поймала глазами солнечный зайчик на столе и провалилась в воспоминания.

***

Дверь открылась. Я вошла. Я помню, как на коврике стояла её обувь – узкая, на тонком каблуке, блестящая. Я успела подумать «кто это?» и не успела додумать. Из спальни вышла женщина – Вика – в его белой рубашке. Рубашка была ему по фигуре, ей – до середины бедра, и у меня в голове щёлкнуло: чистая ткань, пуговицы на месте, рукав подкатан – чья рука его закатала, её или его? И почему у тебя в горле так сухо, Ева, если ты уже давно взрослая женщина, а не девочка, застукавшая одноклассника у елки с другой девочкой?