Бумеры, или Мы и девяностые - стр. 11
– Ты ещё слишком молод для такого ужасного конца, – хмуро сказала она и начала одеваться.
Он сгрёб её и повалил на спину со словами:
– Эта эгоистичная злючка не понимает, как она красива, когда сердится!
Зина насупленно молчала, переживая непоправимость его нового статуса и ненавидя его жизнь, в которой для неё нет места. Это был чужой мужчина, в отличие от незатейливого, но родного, её собственного Эдика.
Ей снова захотелось стать маленькой. И чтобы папа нёс её на плечах в толпе оживлённых демонстрантов с красными флагами и воздушными шарами…
Валера интуитивно почувствовал её отчуждение и поспешил принять меры. Заставил её оформить загранпаспорт, выкроил несколько дней из своего графика, и они уехали в Северную Норвегию. Никто из Зининых подруг на тот момент не успел побывать за границей, так что она отправилась в своё первое путешествие пусть не на океаническом лайнере, но наслаждаясь всеобщей завистью.
Неделю разъезжали на автомобиле по гористой местности, ночевали в палаточном городке, любовались с отвесного берега фьордами, окружёнными скалами. Зина впервые в жизни увидела северное сияние, смотрела на переливающийся поток огня и льда, поражаясь величию и разнообразию природы.
И всё-таки ей не хватало нормального гостиничного номера без комаров и сквозняков. И с ванной.
– Я не лучший путешественник, – призналась Зина. – И вообще, кажется, простыла.
– Ты ничего не понимаешь в настоящем отдыхе, – заявил Валера. – Нытик отравит любой поход. И войну проиграет. А ведь, заметь, мы не автостопом путешествуем.
– Милый, я – искусствовед, – оправдывалась Зина. – Не люблю походы, сырость и отсутствие удобств. Я люблю иконы, фрески, мозаику. Моя мечта – увидеть Рим.
Зина тут же пожалела, что проговорилась о сокровенном, и прикусила язык. Но Валера отнёсся с пониманием и пообещал:
– Я когда-нибудь обязательно свожу тебя в Рим.
Однако их поездка в Северную Норвегию так и осталась единственной.
Зина с Ирой получили корочки страховых агентов и должности в фирме. Эдик же, напротив, из фирмы ушёл и с тех пор ни дня в своей жизни не работал по трудовой книжке. Последняя информация, услышанная Зиной о бывшем парне, – что он скупает в секонд-хендах джинсы и кроссовки, а потом перепродаёт их в арендованной секции Ладожского рынка.
Подруги крутились электровениками, зарабатывая копейки. Валера не способствовал Зининому продвижению, объясняя это тем, что «незачем поддерживать чужую инфантильность». Переводилось это так: подарки подарками, но в целом ей нужно пробиваться самой, на него не надеясь.
Зина и не надеялась.
Свою работу она ненавидела. Её тошнило от собственных попыток что-то кому-то втюхать, расхвалить и навязать страховку. Вместо этого Зине хотелось посещать выставки, покупать книги по искусствоведению, на которые вечно не было денег. А ещё – завести дорогущие кисти, краски, холсты. Брать с собой складной стульчик, мольберт, чемодан красок, ездить на этюды в рассветной электричке. Писать картины самой.
Да, была тайная честолюбивая мыслишка – когда-нибудь она станет Настоящим Художником. Мама бережно хранила Зинины рисунки, а учителя в художественной школе считали Зину одарённой девочкой. И даже Валера иногда хвалил её работы! В такие моменты Зина словно становилась больше и значительнее, её глаза светились талантом и зрелостью. И она нравилась себе такой.