Божественная комедия, или Путешествие Данте флорентийца сквозь землю, в гору и на небеса - стр. 44

Сердце моё колотилось и дыхание прерывалось, но делать было нечего. Я кое-как отдышался, встал и произнёс насколько мог бодро:

– Я готов! Веди меня дальше – силёнок хватит!

Мы двинулись вперёд по гребню утёса. Идти становилось всё тяжелее, скалы – всё круче, камни под ногами – всё крупнее и острее. Я шёл, то бормоча, то напевая себе под нос для облегчения тягот пути. Как вдруг услышал голос из глубины. Собственно, это был не голос, не человечья речь, а какой-то нечленораздельный рык и вой. Он исходил из очередной расщелины, к которой мы приближались. В этом рёве невозможно было различить ничего, кроме злобы, гнева и отчаяния. Мы уже находились на вершине арки, уцелевшей над следующей злодеямой. Наклонившись, я заглянул в пропасть, но ничего не мог разглядеть в кошмарной тьме.

– Учитель, – воззвал я, – спустимся пониже. Отсюда мне не разобрать, что слышу и вижу.

– Что ж, – ответил он, – сойдём, только осторожно.

Мы спустились туда, где арка примыкает к следующей гряде. Отсюда открылась моему взору седьмая ложбина. Первое, что я увидел, – змеи. Море, шевелящееся месиво змей. Каких только тут не было! Во всех пустынях Эфиопии, Ливии и Аравии, вместе взятых, не наберётся столько ползучих гадов, сколько ползало и извивалось здесь. Рогатые якулы, водяные хелидры, двухлапые фареи, пестроцветные ченкры, которые всегда движутся извиваясь и никогда не останавливаются, хвостоголовые амфисбены[4] и прочие порождения песков и болот наполняли пространство ямы. А среди них метались голые люди, охваченные ужасом, безуспешно пытаясь укрыться от змеиных укусов в расщелинах меж камней. Руки их были переплетены змеями, как верёвками; змеи обвивали их шеи, завязывались узлами на поясе, опутывали чресла.

На одного такого беглеца прыгнул огромный змей, раскрыл пасть и острыми зубами впился в шею чуть повыше плеча. В тот же миг несчастный вспыхнул огнём, как факел, запылал и обратился в угли прежде, чем я успел моргнуть глазом. Но едва пепел осыпался на землю, как тут же собрался в кучу, стал расти – и через мгновение восстановился в прежнего человека.

Учёные утверждают, что есть такая птица Феникс, которая питается не мошками и не травкой, а клюёт исключительно зёрнышки ладана и пьёт смолу нарда и мирры; так вот она, дожив до пятисот лет, сгорает дотла, а потом возрождается из пепла. Наверное, исчезнув в пламени и воссоздавшись, Феникс озирается с таким же страхом и изумлением, с каким глядел вокруг себя слепившийся из праха грешник. Он стоял, как будто не понимая, кто он и где он. Лишь слова учителя привели его в чувство.

– Кто ты? Как здесь оказался?

– Кто бы ни был ты, а я Ванни Фуччи. Тут я совсем недавно. Плюхнулся в эту лоханку из Тосканы. Ах, как мне нравилась тамошняя жизнь – скотская, ей-богу, а не человечья! Звали меня Зверюга из Пистои. Я-то и вправду был зверюга, а Пистоя – подходящая берлога для таких бестий.

Я узнал его. Не очень-то хотелось мне вступать с этим типом в разговор. Я шепнул учителю:

– Спроси его, за что ему присудили мучиться здесь. Он был всего-навсего свиреп и кровожаден и должен бы вариться в Кровавой речке.

Грешник, кажется, услыхал мои слова. Лицо его побагровело то ли от ярости, то ли от стыда. Обратившись ко мне, он проговорил сдавленным голосом: