Божественная комедия, или Путешествие Данте флорентийца сквозь землю, в гору и на небеса - стр. 47
По каменной осыпи мы не без труда вскарабкались обратно на перевал и двинулись дальше, протискиваясь между скалами и петляя среди расселин. И вот перед нами предстала восьмая пропасть.
На исходе жаркого летнего дня, в тот благословенный час, когда угомонились назойливые мухи, а злобный комар ещё не проснулся, землепашец любит прилечь, отдохнуть на пригорке над долиной. Лениво поглядывает он вниз, на пашни, на сбегающие по склону виноградники, и в наступающей темноте видит множество огоньков: это светляки зажигают свои фонарики. Так и здесь: простёршаяся под нами ложбина сверкала бесчисленными огнями. Языки пламени вздымались из самых недр ложбины, взлетали поодиночке вверх, метались туда и сюда, и в каждом, как косточки в спелом винограде, виднелись подобия человеческих фигур. Похожим образом в церквах изображают вознесение Илии Пророка: колесница летит в пламенеющей сфере, и Елисей стоит внизу и не смеет взирать на огненное облако, окутывающее его учителя.
Пытаясь разглядеть, что заключено в горящих сосудах, я так далеко высунулся за край обрыва, что едва не свалился и лишь в последний момент уцепился за выступ скалы.
– В каждой капле – душа грешника, – промолвил учитель, дабы унять моё опасное любопытство. – Вечно летает и вечно горит, горит и не сгорает.
– Вижу, – ответил я. – А что это вон там: как будто две огненные колбы соединились вместе, и над ними мечутся отчаянные языки пламени, словно над погребальным костром?
– О! – возгласил наставник торжественно и поднял вверх палец. – Это Улисс и Диомед.
Я обомлел. А он продолжал:
– Да, тот самый Улисс и его приятель Диомед. Вдвоём они похитили Палладиум и придумали троянского коня, вот теперь и мучаются на пару. Это по их вине погибла Троя и был обречён на скитания Эней, прародитель римлян.
Слова учителя взволновали меня до крайности. Тут, невдалеке от меня, – сам Одиссей!
– Послушай, великий наставник, – воскликнул я с трепетом, – как бы мне пообщаться с ними? Если только смогут они говорить из пламени, будь милостив, устрой мне такую беседу. Смотри, они приближаются! Я сам весь горю от нетерпения!
– Твоё-то желание мне понятно, – отвечал он, – и я целиком его одобряю. Только вот что: постой-ка ты в сторонке молча. Я сам попытаюсь заговорить с ними. По-гречески. А то если ты затараторишь на твоей варварской латыни, так они, пожалуй, и отвечать не станут.
Дождавшись, когда огненная капсула подлетела поближе, он обратился к горящим в ней с такой примерно речью (я по-гречески кое-как понимаю):
– О вы двое, которые горите в одном общем огне! Если я заслужил милость вашу, сочиняя возвышенные стихи о вас и ваших собратьях, помедлите минуту и ответьте на мой почтительный вопрос. Расскажите, кто-нибудь один из вас, как он закончил дни свои. Ибо мы знаем всё про ваши подвиги и ничего про вашу смерть.
Высоченный столб пламени затрепетал над огненным сосудом, будто от дуновения ветра. Затем он принял очертания языка, колеблющегося во устах человеческих. Из этих колебаний и трепета стали складываться слова, понятные и без звука. Вот что поведал нам хитроумный Улисс.
«С тех пор, как покинул я остров Цирцеи, где пребывал в сладком плену (между прочим, поблизости от Гаэты, куда вскоре суждено было причалить вашему красавцу Энею), с тех самых пор, говорю я, как дано мне было вернуться на милую родину, страсть к путешествиям не покидала меня ни на минуту. Ни привязанность к родной земле, ни память отца, ни любовь к жене и к сыну, потерянным и вновь обретённым, – ничто не могло заглушить во мне тягу к дальним странствиям. И я наконец отправился в новое плавание. Всего на одном корабле, с немногими верными спутниками – увы, почти уже стариками, – мы отплыли с Итаки, и морские ветры понесли нас на запад. Мы плыли и плыли; мы миновали знакомые берега Сардинии и Мальорки, Каталонии и Андалуса. Ал-Джазаир