Бом Булинат. Индийские дневники - стр. 13
В комнате бардак. Когда пройдет голова, надо будет прибраться, но сперва – покурить. Если покурю, а она не пройдет – убираться не буду. Вентилятор работает то медленнее, то быстрее. Совсем как мозг.
Еще вчера все было по-другому.
Например, вчера днем и сегодня утром я наблюдал за одним молодым японцем – все ждал, когда он сделает себе харакири. Он живет в доме напротив, окна его комнаты чуть ниже наших. Улица шириной не больше коровы, из-за этого мне все время кажется, что мы с ним живем в одной квартире. Я никак не могу привыкнуть к коровам, мартышкам, мусорщикам и узким переулкам – вчера, подходя к дому, я наткнулся на здоровенного быка и не смог его обойти – пришлось тащиться через квартал. Японца видно хорошо. Целыми днями он курит гашиш и стучит в таблы. Вчера я устроился возле окна, обложился фруктами с курдом[15] и стал наблюдать. Ничего не произошло: он по-прежнему курил чиллам, бил в барабаны, одиннадцать раз приложился к бутылке с водой, три раза вышел из комнаты на семь минут. Судя по всему, японцу не скучно. Лицо у него лишено всякого выражения, но это скорее признак национальной принадлежности, чем отсутствие эмоций. Заселился он сюда около недели назад, и с тех пор в его распорядке дня ничего не изменилось – четыре дня назад он еще играл на дудке, в перерывах между чилламом и барабанами. Сейчас почему-то дудку забросил. По моему, у японцев отсутствует понятие «тоска».
Сегодня утром он разбудил нас тем, что вышел на улицу и принялся дробить в чугунной миске горох. Это было в шесть утра, следом за ним по улице прокатились крики мусорщиков, вместе с первыми песнопениями идущих к Гангу паломников. Вечером начался праздник, и мы пытались разделить с толпой индусов радость хаоса в гегемонии звуков. Когда вернулись, мне было не до соседа. Сейчас в его окнах темно, наверное, спит. Нет, вряд ли он когда-нибудь задумывался о харакири. Завтра куплю себе барабан.
Вчера отправились прогуляться в сторону Золотого храма – сердца старого города. Вишванатх[16] – это святыня города, сакральный храм для всех индуистов, в особенности шиваитов. Внутри храма находится лингам[17], покрытый золотом. Внутрь могут заходить только индусы. Прежде на этом месте стоял другой храм, посвященный Шиве; он простоял более полутора тысяч лет, пока мусульманские завоеватели не разрушили его до основания. Аурангзеб[18] построил рядом с развалинами индуистского храма Великую Мечеть. Сейчас два храма разделены стеной, а территорию вокруг них охраняют сотни солдат и полицейских.
Когда мы вышли на прямую и очень узкую улочку, ведущую на Маникарнику, нас чуть не сшибла похоронная процессия: впереди бежали музыканты – били в бубны, свистели в дудки и терзали другие инструменты. Периодически они падали, изображая предсмертные конвульсии, катались по земле, не переставая стучать в барабаны. За ними родственники с гирляндами из оранжевых цветов несли тело на бамбуковых носилках, забинтованное в оранжевый саван и блестящую золотую бумагу, прикрывавшую лицо покойника. Замыкала шествие толпа людей с пучками курящихся благовоний, наверное, для того чтобы перебить трупный запах, коего я не почувствовал здесь ни разу, хотя сталкиваться с мертвечиной тут приходится ежедневно. Вообще, благовония – это прекрасное индийское изобретение. После того, как дым рассеялся, мимо меня пролетел огромный бык, следуя за процессией. Я еле успел отскочить на крыльцо, чтобы не оказаться на его рогах. Из-за угла вынырнула очередная процессия. Она, видимо, опаздывала; музыкантов не было, а покойник чуть не слетал с носилок, замыкающие шествие родственники еле поспевали следом. Не успел я и глазом моргнуть, как от шествия остался только дымок благовоний, перекатывающийся в солнечном луче.