Больно не будет. Нефантастика - стр. 4
– Это у нее ребенок, что ли, умер? – спросила, возвращая книжку.
– Да, – я смотрел в ее глаза, пытаясь найти в них…
– Блин, тяжело ей без «пересна». А дальше чего было? – Девчонка положила ногу под попу, уселась поудобнее.
– А дальше! Она! Страдала! – я захлопнул книжку так, что Девчонка вздрогнула.
Вот зачем? Зачем это все – попытки обратить в свою веру, вытащить из двухмерности, зачем… Хорошая же Девчонка. Добрая. Вон – Цветаеву жалеет. Пусть у нее все будет хорошо.
Медленно дошел до шкафа, поставил книгу на полку, выдохнул.
– Да ладно тебе, – повернулся к Девчонке, махнул рукой. – Было и было. Не бери в голову.
Она смотрела на меня. Ее глаза были широко распахнуты, рот приоткрылся.
– Ты был такой… – сглотнула. – Я никогда не видела такого человека.
Она не пришла на следующий день. И на послеследующий тоже. И через неделю. Глупо, конечно, это все. Она мне не дочь, даже не племянница. Обычная посетительница кафе, коих у меня, между прочим, немного. И мог бы, вообще-то, вцепиться в постоянного клиента и не отпускать. Комплименты от шеф-повара какие-нибудь. Коктейли-пироженки.
– А где у тебя эта, с радостью? – спросил как-то Ежон.
– Девчонка? – я сразу понял, о ком он. – Не знаю, может, уехала куда.
– Хорошая девчонка. – Ежон улыбнулся чему-то своему. – Живая.
– Ты и сам-то не дохлый, – в кои-то веки у меня не получилось тонко пошутить.
– Мы с тобой нормальные, поэтому живые, – Ежон поставил на дубовый стол кружку пива, посмотрел в глаза. – А чтобы среди этих живого найти… Ты же не жрешь «пересон».
– Не жру.
– И я. Почти. Вот скажи, зачем мы с тобой это делаем? Чего ради противимся? У этих, которые жрут – у них же все хорошо, понимаешь? У них – хорошо! А у нас? Ты когда последний раз был счастлив? А я – год назад. Еще когда жил с женой. Да, мы ругались, но я был счастлив, понимаешь? А потом она взяла дочек и ушла. К другому кобелю ушла. И ты думаешь, часто я вижусь с дочками? Да хрен собачий! Вот как я хрен свой из-за пуза не вижу, так и дочек. Ни одну. «Алло, пап, извини, мы тут с девчонками», – и все! И не нужен им папа. А если заскучали, проще пересна хряпнуть, чем к папке ехать. К папке надо через весь город тащиться, а пересон под рукой. Вот скажи, я не дурак? Не дурак ли, а? Чего ради я цепляюсь за свою настоящесть? Если можно – таблеточку и все! И все хо-ро-шо!
Ежона несло и, кажется, несло в тартарары.
– Братан, может, не будешь допивать? – я чуть отодвинул его кружку – шестую или седьмую за вечер.
– Вот именно! – Ежон пухлыми пальцами вернул ее назад. – Вот именно. Мы ж все равно бухаем. Бухло – наш пересон. Так какого, Ваняша, хрена, мы не жрем нормальные таблетки?!
Меня зовут Иван. Но Ежон называет меня Ваняшей. Ему можно. Он – друг.
Августовские ночи – как уходящий от остановки автобус. Бежишь за ним, и кажется, ты уже почти сел, почти догнал, но – нет. Он закрывает двери прямо перед твоим носом. И уезжает.
Автобус увозит с собой твое самоуважение.
Август уносит с собой лето.
Я запирал кафе, когда на город опускалась ночь. Кажется, с каждым поворотом ключа становилось все темнее и темнее. И когда я по традиции подергал ручку двери и положил на дверь левую ладонь (для меня это был акт сакральный, как для верующих – перекрестить), все полости города заполнила темнота.