Болевая точка: Воскреси меня для себя - стр. 23
– В особняк, – бросил я, откидываясь на спинку и закрывая глаза.
Боль пульсировала в такт плавному движению машины. Но физическая боль была привычной, фоновой. Она почти не мешала думать. Все мои мысли, как побитые мотыльки, летели на один-единственный огонёк в темноте. На неё. Маргарита. Какое-то старомодное, почти царственное имя. Совершенно не вязавшееся с её язвительностью и манерой ругаться сквозь зубы так, что хотелось одновременно и придушить, и поцеловать.
«Я твой должник».
Я не соврал. В нашем мире долг за спасённую жизнь не измеряется деньгами. Это нечто большее. Это кровная связь. Ответственность. Она, сама того не ведая, вытащила меня не просто из разбитой машины – она вытащила меня из-под ножа смерти. И тем самым приковала к себе цепью, которую не разорвать. Теперь её безопасность – моя проблема. А учитывая, чью кровь она прямо сейчас оттирает со своего светлого дивана, проблем у неё может скоро прибавиться. Наши враги не оставляют свидетелей. Они их убирают. Мысль о том, что кто-то может к ней прийти, может дотронуться до неё, причинить ей вред, полоснула по нервам острее, чем нож, оставивший дыру в моём боку.
Чем ближе мы подъезжали к загородному особняку отца, тем тяжелее и гуще становился воздух в салоне. Высоченный кованый забор с острыми пиками, десятки скрытых камер, молчаливая, как изваяния, охрана у ворот. Наш «Гелендваген» въехал во внутренний двор, вымощенный идеально ровной брусчаткой, и замер у парадного входа.
Дом встретил нас гулкой, давящей тишиной. И запахом. Запахом дорогого дерева, натуральной кожи и застарелого, холодного отцовского гнева. В огромном холле с мраморным полом, где любой шаг отдавался многократным эхом, нас уже ждали.
Тимур Хасаев стоял посреди холла, опираясь на свою неизменную трость из чёрного дерева с серебряным набалдашником. Седой, подтянутый, в идеально сидящем домашнем костюме из тёмного кашемира. Его выцветшие, пронзительные глаза хищной птицы смотрели на нас без малейшей тени сочувствия. Рядом с ним, переминаясь с ноги на ногу, стоял Арташес Ваганович – наш семейный врач, немолодой уже армянин с бесконечно печальными глазами и воистину золотыми руками.
– Прибыли, – голос отца был ровным, почти спокойным, и от этого показного спокойствия по спине пробежал мороз. – Волчата мои заблудшие.
Мы молча, не сговариваясь, подошли и остановились в нескольких метрах, как нашкодившие школьники перед директором. Любое слово сейчас было бы лишним.
– Арташес, осмотри их, – приказал отец, не сводя с меня тяжёлого взгляда. – Хочу знать, насколько сильно мои драгоценные наследники решили сократить мне жизнь этой ночью.
Врач подошёл, неодобрительно цокнул языком, разглядывая нас с головы до ног, как двух породистых, но побитых скакунов.
– Снимайте, – коротко велел он.
Помогая друг другу, мы стянули пропитанные кровью куртки и разорванные рубашки. Арташес начал с Руслана. Аккуратно отклеил пластырь на виске, осмотрел рану, потом перешёл к швам на предплечье. Его густые брови медленно поползли на лоб.
– М-да… – протянул он, внимательно разглядывая ровные, почти каллиграфические стежки. – Аккуратно. Очень аккуратно для полевых условий. Кто делал?
– Не знаю, – буркнул Руслан, виновато косясь на меня.
Арташес перевёл взгляд на меня. Его пальцы были прохладными и опытными. Он осмотрел моё плечо, заново обмотанное бинтом, потом осторожно снял повязку с бока, которую она так ловко соорудила из остатков простыни.