Богиня - стр. 5
Когда супруги Киномия возвратились на родину, Ёрико было тридцать пять лет. В Японии ей наконец-то удалось переубедить мужа, и она родила долгожданного ребенка. Дочь, которую назвали Асако.
Увидев, как относится муж к новорожденной дочери, Ёрико впервые заподозрила в этом мужчине чудовище.
Сюго вел себя не так, как нормальные отцы: он совсем не интересовался девочкой. Бестактно заявил, что у младенцев безобразные лица, чем довел Ёрико до слез. Он не говорил, что лицо его дочери безобразно, – ему просто казалось, что младенческие лица в принципе уродливы.
Превращение женщины из жены в мать Сюго воспринимал как моральное падение. И ребенка, ставшего тому причиной, своевольный отец скорее ненавидел.
Но дело было не только в этом. Постепенно Ёрико осознала свое положение, представила, что случится, если муж к ней охладеет, и вернулась к прежней жизни, подчиненной его желаниям. Теперь она следила за своей фигурой даже больше прежнего.
Скорее всего, материнский инстинкт у нее был слабый. Асако поручили кормилице, потом прислуге, далее – репетитору. Ёрико опять с головой погрузилась в светскую жизнь. Убедившись, что роды не испортили фигуру, она успокоилась, решила, что еще вполне молода, и пребывала в этой уверенности до сорока пяти лет, то есть до окончания войны.
Во время войны Ёрико выделялась из толпы. Она носила европейскую одежду, яркие платья и поэтому постоянно подвергалась нападкам участников движения с лозунгом «Роскошь – наш враг». На улице настырные женщины неоднократно вручали ей табличку «Откажемся от роскоши!». Как-то раз Ёрико не выдержала и сказала одной из них:
– А что будет с Японией, если не наряжаться, как я? На столе нужны цветы, а в войну они еще нужнее. Если все станут, как вы, грязными тетками, Японии придет конец.
Женщина с подвязанными для работы рукавами вдруг закрыла лицо руками и зарыдала.
Семья Киномия не спешила эвакуироваться. Сюго из-за работы оставался в Токио, Ёрико с Асако временно уехали на дачу в Каруидзаву. Но там было плохо с продуктами, к тому же Ёрико терпеть не могла рутину, поэтому вернулась с дочерью в столицу. В Токио благодаря связям компании их в изобилии снабжали продуктами с черного рынка.
Двадцать пятого мая при воздушном налете их дом сгорел.
Ёрико приготовила вещи на случай экстренной эвакуации. Она понимала, что это бессмысленно, но все равно сложила в небольшой чемодан наряды и духи, которыми пользовалась в Париже, чтобы были под рукой, и спала, поставив чемодан у изголовья: готовилась при необходимости выбежать из дома, прихватив его с собой.
Когда заревела сирена, возвещавшая о воздушном налете, они втроем и служанка спрятались в дворовом погребе, переделанном в бомбоубежище.
Десятилетнюю Асако подхватила не мать, а служанка, она же ее и обнимала. Супруги Киномия одевались в спешке и набросили что попалось под руку: Сюго был в халате поверх пижамы, Ёрико – в брюках, блузке и меховом полушубке. В бомбоубежище она открыла пудреницу и при тусклом свете лампочки спокойно приводила в порядок заспанное лицо.
Неподалеку раздался взрыв, лампочка погасла.
– Сегодня ночью, похоже, близко падают, – заметил Сюго.
Ёрико не ответила.
В дверной щели полыхнул отсвет пламени.
Сюго встал и чуть приоткрыл дверь – из окон их дома вырывался огонь. В следующую секунду взрывом захлопнуло дверь, и Сюго свалился внутрь. Асако заплакала.