Бестия - стр. 4

Лицо у незваного гостя крупное, точно вырублено из каменный глыбы, а глаза на том лице: холодные, цвета непонятного и неподвижные.

– Ну, сказывай? – прохрипел незваный гость, не отрывая взора от потупившегося священника. – Нашёл?

– Нашёл…

– Сделал?

– Всё сделал, как велели, – вздохнул священник и еще ниже опустил глаза.

– Кусался он?

– Кусался, только всё равно… Грех же это.. Грех, ведь, я великий совершил нынче … Грех…

– Какой грех? – пришелец схватил хозяина за грудки. – Нельзя его было живым оставлять… Нельзя…

– Я и не оставил…

– На вот! – гость бросил на стол мешочек из черной кожи туго набитый монетами. – Заслужил, стало быть…

– Не надо! – священник отпрянул от денег, словно от ядовитого гада. – Убери! Не нужно мне твоё серебро! Нельзя за такое плату брать… Никак нельзя…

– Можно, – шумно выдохнул пришелец. – За всё можно брать, а уж благое-то дело тем более… Бери…

– Какое же оно благое?! – завопил поп. – Душу невинную в пучину ледяную швырнуть! Это благо?! Прости меня, Господи! Убери серебро подлое! Оставишь, так я его в тот же прорубь брошу!

– Себе не хочешь брать, так храм поправишь, – усмехнулся гость, вступил на порог и остановился. – Бери, чего кобенишься? Деньгами так не бросаются… Не любят они этого… А насчёт блага, так я тебе вот что скажу: ты такое благо сотворил, что десять праведников тебе теперь и в подмётки не годятся… Вот так вот… Не могу я тебе всего рассказать… Может, оно и к лучшему, что не могу… Страх от правды той превеликий, такой, что… Ладно… А деньги убери, за великое дело они тебе дадены… Ну, всё, я пошёл… И, смотри, Пётр, чтоб никому о поручении моём. Тайна это что ни на есть великая. Понял?

– Понял…

– Хорошо, что понял… Ну, всё… Спаси тебя Бог, Пётр… Многих ты спас сегодня… Целый город, а то и поболее того…

Гость тяжело вздохнул и в вышел, впустив в избу клубы холодного пара. Только дверь за пришельцем захлопнулась, из-за печки осторожно выглянули домашние священника. Жена с детьми тихонько подошли к столу и сели. Отец протяжно вздохнул и попробовал улыбнуться, только ничего путного из этого не получилось. Вместо доброй улыбки, на глазах его появились слёзы злой обиды, которые он в одно мгновение пресёк, крепко сжав зубы. И аж заскрипели зубы… Весь вечер за столом никто слова не вымолвил. Всё праздничное настроение – как корова языком слизала…

***

Аким Ефимыч Коротич сошёл со скрипучего крыльца поповского дома, сел в сани и велел править к большой дороге, той, какая к губернскому городу вела. На душе у Акима Ефимыча муторно до полного безобразия: с одной стороны надо бы радоваться, что задуманное исполнил, но что-то уж очень мешало радости той, словно мелкая, но больная заноза тревожила душу.

“Уж очень просто всё, – думал Коротич, кутаясь в тёплую шубу. – Раздел, опознал и в воду ледяную… Почему он не сопротивлялся? С его-то силой да злобой… Если предсказание из той книги верно, то, вроде, всё мы сделали правильно… Или не всё? В свитке сказано, что зело он хитёр и за жизнь свою подлую до самой крайности цепляется. С его силищей он бы и попа самого под лёд затащил… А он не цеплялся…”

Аким Ефимыч прикрыл глаза, но тут же распахнул их: привиделись ему строки из той старинной книги, и будто огнём они писаны.

“Бойтесь! – каким-то дьявольским светом сверкали те строки. – Бойтесь! Бойтесь! Бойтесь!”