Бестиарий - стр. 10
Отгул на работе дали с трудом. Настасья хотела пригрозить уволиться – кто вместо неё пойдёт на такую работу с такой оплатой, очереди не наблюдается. Но потом поговорила с заведующей, ласково-грубоватой тетенькой за 40, с которой надо было держать ухо востро. А то она могла одной рукой по спинке погладить, а другой – выговор влепить за пустяк какой-нибудь. Настасья скрепилась и поныла немножко, мол, по женской части проблемы, надо в больницу. И ведь не соврала. А заведующая любила, когда кому-то плохо, вот и снизошла до жалости к молодой и красивой, отпустила.
Кицунэ увязалась за Настасьей в больницу. И пусть. Её никто не заметил. Мать, например, в упор не видела. Кицунэ уже неделю спала с девушкой, раскладывая по ней все девять хвостов. Ощущать на коже мягкий и легкий мех было приятно, словно он закрывал от всего мира. А вот спасти от того, что росло в животе, мог только аборт.
До операционной Настасья дошла сама. Разделась, сунула ноги в бахилы, на голову ей надели целлофановую шапочку. Врачом оказалась молодая женщина, которая толком и не взглянула на пациентку. Зато анестезиолог, высокий и седой мужчина, по-отечески погладил её по голове. «Засыпай, девочка, всё будет хорошо», – сказал он. От этой нежданной ласки, которая не имела ни капли сексуального подтекста, и от острой жалости к себе Настасья заплакала, слёзы покатились по вискам. Яркий свет от операционной лампы уже расплывался, когда она почувствовала, как лисица, запрыгнувшая на операционный стол, слизывает слёзы, щекоча глаза.
До вечера Настасья лежала на больничной кровати, запустив руки в шерсть кицунэ. Та плотно улеглась на её груди, укрыв острую мордочку одним из хвостов, словно вытягивала боль из тела. Звонить Роману Настасья, конечно, не стала. Он бы не приехал за ней. Денег особо не было, но толкаться в маршрутке Настасье не хотелось, она вызвала такси.
Как назло, мать увидела в окно, как дочь выходит из такси.
– Значит, есть у тебя деньги на такси ездить, а на еду нет? Тебе уже 16 лет, кобыла здоровая! Почему я должна тебя содержать? Ты на работе была сегодня? Я заходила в супермаркет, – накинулась она на неё.
– У меня отгул, – еле прошелестела Настасья. – Я в больнице была. Мама, мне очень плохо. Можно, я лягу?
Она хотела прокрасться на диван, благо, в квартире они были одни, и лечь. Анестезия отходила, низ живота тяжело тянуло, хотелось рыдать от бессмысленности и жестокости случившегося и одновременно – от яростного облегчения. Нельзя, нельзя, нельзя приводить в мир нежеланных детей.
– Не уработалась, чтобы брать отгулы. И болеть тебе рано, молодая, – припечатала мать. – Из комнаты не выходи, ко мне сейчас придёт Мужчина.
Мать всегда их так называла – похотливых, вонючих, наглых мужиков, которые приходили с тех пор, как Настасья себя помнила. Раньше она пыталась запомнить их имена, но потом называла всех одинаково – Мужчина. Мать, как ни странно, забавляло, когда Настасья говорила очередному ее любовнику: «Мужчина, вы чай будете пить?» Те реагировали по-разному, кто отшучивался, кто настойчиво предлагал запомнить его имя, кто злился. Мать не вмешивалась. Она давным-давно дала понять Настасье, что дочь – существо, ограниченное по времени пребыванием с ней, а разноликие и разночленные мужчины останутся при ней навсегда.