Берегись: я твой - стр. 4

Мать посмотрела на меня так, что пришлось отвести глаза. Кровь на губе, ссадина – всё кричало о драке.

– Поскользнулся… – повторила она глухо. Она, конечно, всё поняла. И про драку, и про Лизкину глупую ложь, которой она постаралась меня прикрыть.

– А я… я думала, грабители… – пробормотала она.

Мы все трое переглянулись и облегчённо засмеялись. Мать, пробормотав «не буду мешать», удалилась. Лиза потёрла пальцем переносицу, прогоняя усталость. Я почувствовал себя вполне сносно для того, чтобы проводить её до дома. Из детства я помнил, что ходила она всегда по-разному. То плавно и аккуратно, словно кошка. То резко и быстро, в такт только ею слышимой музыке.

Сейчас мы шли прогулочным шагом, а она задавала обычные для людей вопросы вроде того, какую музыку я люблю слушать по утрам и чем занимаюсь вечерами. Я старался отвечать шутливо, но казался себе пошляком – так внимательно она меня слушала. С той зимней ночи я ясно запомнил одно – пальчики у Лизы всегда холодные, сколько ни грей, а губы, которыми она прикоснулась к моей щеке, горячие.

Утром на кухне не ощущалось привычного спёртого запаха, оставался какой-то едва уловимый шлейф духов ночной гостьи. Мать копошилась у плиты и беззвучно шевелила губами. Вдруг обернулась ко мне с округлёнными глазами:

– Женьк, а она меня… как, а? Слышал?

– Кто? Горячева?

– Ага. По имени-отчеству, ты гляди-ка. Как учительницу какую.

И мать поправила выбившуюся прядь неестественно-грациозным жестом. Я хмыкнул:

– Так это и есть твоё имя, чего ты так удивляешься?

– Да меня ведь все «тётя Люся», «Людка», а тут… бац! – «Людмила Михайловна».

– Старалась быть вежливой, наверное.

– Да нет, Женьк, – она вдруг серьёзно посмотрела на меня, – она просто так видит. Не «тётю Люсю» из девятого дома, не «почтальоншу», а человека. С именем, отчеством. Диковина.

Мать снова повернулась к плите, заковыряла ложкой в каше. Но плечи её распрямились. А когда она потянулась за солью, это было не привычное шарканье, а почти царственный жест.

– Ма, раз человеком себя почувствовала, может, соль в кашу добавишь, а не пепел?

– Иди ты, Женька. Иди… Людмила Михайловна разберётся!

Н-даа…

Та ночная встреча с Лизой совершенно сбила меня с толку. Я не очень-то верил в любовь – её в моей жизни было слишком мало. Даже к матери я испытывал снисходительную жалость. Я стыдился её вида. Меня коробила её выцветшая внешность. Лицо – карта прожитых тягот: глубокие складки у рта, синеватые тени под глазами, которые не скрывал даже толстый слой пудры, нанесённый кое-как. Наверное, она меня любила, но тоже какой-то жалеючей, виноватой любовью. Когда я был мальчишкой, она, стараясь смягчить меня после ночных гуляний, частенько приносила мне из библиотеки книги, за что я всегда был ей благодарен. Читать я очень любил. В юношеском возрасте, конечно, пробегал глазами классическую литературу про любовь. Но тогда я считал, что авторы намеренно напускают пафоса и тумана, ради красного словца. Все эти «горящие сердца» да «пламенные речи» вызывали снисходительную усмешку. С девушками было всё понятнее и проще, как мне тогда казалось. Что может двигать мужскими поступками и помыслами? Ответ у меня был: желание. Самая обычная физическая потребность и мало-мальская симпатия. Мне было понятно желание нравиться, понятно желание поцеловать девушку. Но чтобы сидеть и просто слушать знакомую девчонку из детства?! И делать это с удовольствием?